Через некоторое время этот мужчина спросил:

– То есть вы здесь сейчас еще не все?

Папа отрицательно покачал головой.

– У меня жена и двое детей, – сказал он.

Его собеседник снова задумался, а потом сказал:

– Отведите меня к ним.

Теперь я нахожу интересным то, что главным переговорщиком был мой отец. Ведь до того момента единственным лидером группы выставлял себя Вайсс. Он был инициатором и организатором операции, это был его план, его подвал. Он всегда говорил больше всех. Но здесь, в тоннеле, он помалкивал, предоставив отцу налаживать контакт с человеком, который в будущем станет нашим спасителем.

Папа с другими заговорщиками отправились в обратный путь точно так же, как пришли, т. е. прижимаясь спинами к стенке и медленно передвигая ноги по карнизу. Незнакомцы последовали за ними. Вся группа остановилась, добравшись до выхода в подвал. Человек с лампой поднял голову и посмотрел на дырку в потолке тоннеля.

– Вот это да! – изумился он. – Только посмотрите, чего они вытворили!

Он помолчал, а потом сказал:

– Может, мы и сможем вам помочь. Конечно, не бесплатно, но попробуем…

Моего отца и его товарищей обрадовали эти слова, потому что они не могли понять, кто это: эсэсовцы, гестаповцы или простые солдаты вермахта. Они терялись в догадках, не арестованы ли они уже, не хотят ли эти люди просто выявить их сообщников, а потом расстрелять… Или, может, эти люди, подобно им самим, оказались в канализации незаконно. По воспоминаниям моего отца, это были очень страшные мгновения.

Мужчина назвался работником городской канализации и сказал, что его зовут Леопольдом Сохой. Он представил своих коллег, Стефека Вроблевского и Ежи Ковалова. Ковалов был бригадиром и, по словам Леопольда, лучше всех во Львове знал все трубы и тоннели. Конечно, сначала нужно многое обсудить, но, если удастся договориться, они подумают, как помочь отцу и его семье.

Договорив, Соха протиснулся через узкий, выкопанный столовыми ложками лаз и выбрался в подвал. Увидев в дырке пола его шапочку, а следом за ней и ее обладателя, мама инстинктивно прижала нас к себе. Это движение разбудило меня, но я знала, что мне нельзя произносить ни звука, и молчала. Мама, наверно, была охвачена ужасом. А я, кажется, в тот момент чувствовала не столько страх, сколько удивление. Я взглянула на этого человека, увидела его прекрасные, добрые глаза, и поняла, что его бояться не стоит. Я только подумала: кто бы это мог быть?

Соха заметил маму и улыбнулся. Позднее он рассказал, что решение помогать нам он принял именно в этот миг – когда увидел маму, прижимавшую нас с Павлом к себе, словно курица, защищающая своих цыплят. Kania z piskletami. С тех пор он стал называть нас только так. Тогда и родился смертельно опасный союз, благодаря которому Леопольд Соха спасет не только наши жизни, но и свою душу.

30 мая 1943 года оберштурмфюрер СС Йозеф Гжимек устроил свое последнее церемониальное действо. Он организовал в бывшем спортзале концерт, на который было приказано явиться всем дожившим до сего момента евреям «Ю-Лага».

Каким же чудовищным абсурдом было загонять растоптанных, истерзанных страхом и пытками, убитых горем и заведомо обреченных людей на праздничный концерт. Тем не менее, рассказывал отец, немцы прикатили в зал большой старинный граммофон, рядом с ним стоял Гжимек. Все в его облике свидетельствовало о бесконечной самовлюбленности: начищенные до зловещего блеска ботинки, аккуратно уложенные волосы, идеально отглаженная и подогнанная по фигуре форма. Один из его холуев ставил пластинки с популярными польскими шлягерами 1930-х годов, под которые должны были танцевать узники. Как ни странно, многие танцевали! Может, они боялись навлечь на себя гнев безумного коменданта, может, и впрямь думали, что им есть что праздновать, может, надеялись, что танцами они заставят Гжимека отнестись к ним более благосклонно… А может, танцевали, чтобы просто потанцевать.

Мой папа не мог взять в толк, к чему этот концерт. Возможно, Гжимек задумал все это, чтобы унять страхи узников, отвлечь их от того, что произойдет потом. Или он и впрямь решил проявить доброту и подарить приговоренным к смерти несколько часов музыки? Или это был его последний шанс продемонстрировать недочеловекам-евреям свое величие и превосходство? Кто знает…

Нас с Павлом, конечно, там не было: дети в гетто уже были ликвидированы, и, попавшись на глаза немцам, мы обрекли бы себя на верную смерть. Не пошла туда и мама. Отец зашел туда ненадолго, чтобы показаться всем на глаза, а потом потихоньку сбежал в подвал к Вайссу продолжать копать тоннель.

Если не считать музыки, в гетто царила тишина. Звуки граммофона доносились до нас и через тонкие деревянные стенки барака, и через единственное окно нашей комнаты. Музыка была слышна даже отцу, работавшему в душной подвальной каморке. Я узнала одну польку, и ее веселая мелодия в ту ночь показалась мне очень страшной. С того момента прошло уже почти 65 лет, но, слыша эту песенку, я и теперь вспоминаю тот странный бал в спортзале. Это еще одно доказательство мощной связи между нашими чувствами и воспоминаниями: стоит мне закрыть глаза, и в моем сознании возникает Гжимек – аплодирующий несчастным танцорам с самодовольной улыбкой на устах…