Мы не пробыли в той комнате и нескольких минут, как откуда-то со стороны главного канала раздался крик. Казалось, кто-то кричит от боли. Куба с Берестыцким отправились проверять, что там случилось. В каморке наступила полная тишина. Мы четверо: я, мой брат, мама и папа – боялись даже пошевелиться. Мы не хотели ни до чего дотрагиваться. Присесть было негде, говорить не о чем. В результате мы просто стояли. Молча и без движения. Мне почудилось, что вверх по моим ногам ползут черви. Я опустила глаза и хотела счистить их с ног, но их там не было. Черви были везде вокруг меня, но по моим ногам не ползали.

Мы простояли так несколько мгновений, а потом вздрогнули, услышав еще один вопль. На этот раз было похоже, что зовет на помощь дядя Куба. Поначалу родители, казалось, этого крика не услышали. Или, может, услышали, но не узнали дядин голос. Тогда я сказала им:

– Это Куба. Слышите? Это Куба!

Папа побежал к главному каналу, приказав маме остаться на месте. Маму, равно как и нас с Павлом, это решение не порадовало, но что делать?..

Куба беспомощно барахтался в воде – ему удалось ухватиться за небольшой выступ в стене и не дать потоку унести себя вниз по течению. Берестыцкого рядом не было, и спасать шурина папе пришлось в одиночку. Он вытащил из штанов ремень и, бросив его Кубе, вытянул его на берег. Это было нелегко: Куба был человек крупный и тяжелый, а течение невероятно сильное.

А потом… потом они заблудились и долго не могли найти дорогу к нам! Мы их ждали, ждали, но они не приходили. Мама не могла понять, куда запропастился отец. Она, конечно, ничего не сказала нам с Павлом, но начала думать, что папа и дядя Куба утонули. А я… я была готова терпеть любые неудобства, покуда рядом была мама. Конечно, все вокруг было отвратительно, но мне было наплевать. После бесконечных часов сидения в тесных убежищах, после длинных дней, когда я не знала, вернутся ли домой родители, эта крысиная нора не казалась мне таким уж кошмаром. Главное, рядом была мама. А еще я к этому моменту уже научилась верить, что папа вернется – несмотря ни на что! Куда бы и когда бы он ни уходил, хоть на работу, хоть по делам, он обязательно возвращался. Но мама больше не могла тут оставаться. Это для нее было невыносимо.

– Что будет, то и будет, – сказала она. – Даже если нас поймают гестаповцы, это все равно лучше, чем ждать в этой адской дыре.

Она наверняка понимала, что, уйдя с этого места, мы не сможем найти отца в лабиринте тоннелей, труб и темных закутков, но нам ничего не сказала. В любом случае для нее это уже не имело значения. Она просто больше не могла оставаться в той ужасной камере.

Мы ушли. Папа оставил нам фонарик, и мама вывела нас к главному каналу, на скользкий карниз над рекой. Мы отправились дальше в том же направлении, что и раньше, только теперь, когда мы оказались на другом берегу, река шумела справа. Мы шли уже не гуськом: брата мама прижимала к стене, сама шла в центре, а я семенила по краю карниза. Мама крепко держала меня за руку. Я с трудом удерживалась на карнизе и каждые несколько шагов соскальзывала с него, а мама выдергивала меня наверх, словно тряпичную куклу…

Какая же там была темнота! У нас был фонарик, но как им пользоваться? Мама не могла держать его, потому что ее руки были заняты нами. Отдать фонарик мне мама не решилась – я могла уронить его в воду или на каменный пол… В результате мы шли почти на ощупь. Я была напугана, но уже не так, как раньше. Мне было не страшно время от времени падать в воду, потому что я знала, что меня вытащит мама. Она была женщина сильная, а я еще совсем маленькая. Я бы посчитала это какой-то игрой, если б вокруг не было так темно, грязно и опасно. Мы шли вдоль реки очень долго. Просто шли и шли, толком не зная, куда.

Интересно, что за все это время я ни разу не спросила у мамы о папе. Я уже достаточно соображала, чтобы понимать, что, покинув ту ужасную комнату, мы можем больше уже никогда с ним не встретиться, и все же я помалкивала и не ставила под сомнение правильность маминого решения. Я была так счастлива, что мы ушли из той омерзительной каморки, что даже не думала об отце.

Какое-то время мы шагали вдоль канала и вдруг увидели впереди свет лампы – тут я внезапно вспомнила про отца.

– Папа, папа! – закричала я.

Это был он! Мама бросилась папе на шею, ее душили слезы, она дрожала и долго-долго не разжимала рук… Она сходила с ума от беспокойства за него и уже потеряла надежду увидеть его снова. Через несколько минут мама пришла в себя. Боже мой, я буквально обезумела от радости. Павел тоже. Папа снова рядом, мы снова вместе, мы снова – семья!..

Берестыцкому тем временем удалось найти Соху с остальными членами нашей группы, и Соха попросил его попытаться найти нас. Берестыцкий пошел обратно вдоль главного канала и обнаружил нас как раз в момент нашего воссоединения. Он сказал, что на протяжении своего путешествия по берегу реки видел, как люди падают в воду и погибают в бурном потоке. Какая злая ирония судьбы: десятки люди спускались в канализацию, пытаясь избежать смерти, и находили ее в бушующих водах Пельтева!

Соха был с Вайссом и другими людьми, среди которых были женщины и, возможно, дети. Никто не знал, что делать дальше, как обеспечить свое выживание. Вайсс и остальные тоже не дошли до нашего убежища. Они тоже попали в толпу и просто двигались вместе с ней. Когда эту группу нашел Соха, люди бросились к нему, как к спасителю. Им нужен был хоть лучик надежды, и этим лучиком для них стал Соха. Они окружили его, умоляя помочь. В ответ Соха недвусмысленно заявил, что он сделает все возможное, но только для Игнация Хигера и его семьи – наседки с двумя цыплятами.