– Хигер! Хигер!

До ликвидации гетто папа был достаточно известным человеком, да и Соха мог рассказать встречающим о том, как он организовал наш побег. Соха представил папу капитаном нашего корабля, и мужчины обнялись. Толпа взорвалась аплодисментами. В этот момент я приоткрыла глаза и хорошо различала их силуэты.

Кто-то (наверно, Вроблевский) уже увел прочь Толю, и поэтому нас в дворике снова осталось всего десять. И, конечно, наш ангел-хранитель Соха. Нашу подземную семью окружали десятки русских солдат, местных жителей, чиновников и рабочих. Мы просто стояли в центре этого круга, а Соха вскинул вверх руки и, показав на нас, гордо заявил:

– Это – мои евреи! Это – моя работа! To sa moi zydzi, i to jest moja praca!

Мало-помалу начали расходиться, но некоторые подошли поговорить с нами и услышать из первых уст истории, уже рассказанные им Сохой. Женщина – комендант одного из окружавших этот дворик жилых домов – сказала, что часто чувствовала около решетки водостока (под которой мы сидели во Дворце) запах супа. Другая зимой заметила, что вокруг нашего люка снега всегда было мало, словно он подтаивал от тепла наших тел или горящего внизу примуса. Везде вокруг снег лежал толстым и плотным слоем, и только в этом месте его было мало.

Совсем скоро во дворе остались только мы да Соха. Мы прильнули к обнявшимся родителям и долго стояли, забыв об окружающем нас мире.

Одной из причин долгого отсутствия Сохи было его желание убедиться в том, что русские окончательно заняли город. А еще он хотел подготовиться к нашему выходу. Он знал, что у нас не осталось ни гроша денег. Знал, что нам негде жить, что у нас нет приличной одежды, и поэтому взялся организовывать нашу жизнь наверху точно так же, как некогда организовал ее в подземельях.

Все эти дни готовил наш новый дом. В одном из окружавших дворик зданий еще недавно жили немцы, и Соха договорился, что мы займем в нем весь первый этаж. Мало того, он нашел для нас мебель: стулья, столы, кровати, даже постельное белье – словом, все, что необходимо для нормальной жизни. На первом этаже нашего здания было четыре комнаты. Одну из них Соха отдал нашей семье. Во второй поселились Корсар с Берестыцким, третью заняли Галина Винд и Клара Келер, а четвертая досталась Хаскилю Оренбаху с Геней Вайнберг.

Некоторые из встречавших принесли продукты и какие-то вещи. При свете дня мы, наверно, выглядели ужасно. Особенно жалели нас с Павлом. Глаза у нас ввалились, словно у мертвецов, ноги замотаны тряпьем и газетами, потому что у нас не было обуви. Даже волосы, которые мы с таким трудом держали в чистоте и порядке, теперь казались свалявшимися и неухоженными и были больше похожи на вороньи гнезда. Для членов нашей «семьи» мы были просто Крысей и Павликом, детьми Игнация и Паулины, но у любого постороннего при взгляде на нас, наверно, разрывалось сердце. Одна добрая дама принесла нам банку меда, и мы с Павлом набросились на нее, словно пара изголодавшихся медвежат. Женщину поразило, что двое маленьких детей смогли выжить в таких чудовищных условиях…

Кто-то принес хлеб и перловку, другие – фрукты и бутерброды. Мы принимали все. Честно говоря, мы были ошарашены добротой этих людей, ведь все они были арийцами, которым немцы так долго промывали мозги, заставляя поверить, что евреи – недочеловеки… Но вот они рядом и протягивают нам руку помощи! К отцу зашли два его приятеля по спортклубу и принесли водки с колбасой. Естественно, все мы старались в первое время есть и пить умеренно и не очень быстро, помня, как долго оставались без работы наши желудки. Да, мы принимали сладости и деликатесы с благодарностью и радостью, но организмы наши требовали примитивных продуктов, которыми мы питались в своем убежище. Соха с Вроблевским не приходили так долго, что в последние дни мы почти ничего не ели. У нас не было ни крошки хлеба. Суп состоял в основном из воды и нескольких луковиц. Все 14 месяцев мы недоедали, но в последнюю неделю просто голодали. и теперь мечтали о куске хлеба, глотке кофе, стакане чистой воды.

На следующий день папа в сопровождении Сохи и Вроблевского спустился во Дворец за брошенными там вещами: кастрюлями, сковородками и карбидными лампами. Надо было налаживать жизнь на свету…

Наши испытания не кончились в том дворике 27 июля 1944 года, и поэтому не может кончиться пока и эта книга. Сегодня из всей нашей подземной семьи в живых осталась я одна, но история наша продолжает жить в пересказах. Уже ушедшие от нас люди будут жить в памяти наших потомков.

Все, что происходило в первые дни и недели после освобождения, я помню очень смутно, но подробности мне потом сообщили родители. Я помню эйфорию от долгожданной свободы, которую ощущала сразу после выхода на поверхность. Внутри нас и вокруг царило такое счастье, которое невозможно объяснить или описать словами. То, что осталось у меня в памяти, не умещается в рамки простых эмоций: например, я до сих пор помню, каким странным я видела мир, пока глаза привыкали к свету. Я видела все словно через оранжево-красную пленку. Мне было очень не по себе. Я до сих пор помню свой восторг от первой ночи, проведенной в настоящей постели. А еще я живо помню, как впервые у меня в руках оказался букет цветов, как я уткнулась в него носом и, купаясь в запахе, думала, что нашим злоключениям пришел конец.