– Тебе чаю или кофе? Правда, сразу скажу – кофе не очень вкусный, растворимый, из пакетика.

Платон не расслышал вопроса – он мучительно думал, что получится, если он разузнает, где поминают Надиного второго…да, уже бывшего второго мужа, и заявится туда. Желание увидеть свою бывшую жену, ну раз уж так вышло, снова незамужней просто жгло его. Теперь у нее ведь из мужей только он один остался, и пусть он тоже бывший, но все-таки первый и все-таки живой. И то и другое теперь выгодно отличали Платона от усопшего соперника, которого он так ни разу в жизни и не видел, даже имени его не знал. А чем черт не шутит, как говорится, пока Бог спит, может, и склеится что, может, наладится, не зря присловье в народе ходит – первая любовь не ржавеет. Недаром ведь Надюша, его Надюша с ним так ласково в том сне говорила… грустно, печально, но не сердито совсем, не так, как наяву последние годы. Платон уже решился было спросить у дочери адрес, но Зина вылетела с кухни – из комнаты раздался детский плач. Платон побоялся идти вослед, хотя страсть как хотелось хоть глазком взглянуть на внука, но – может, грудь дала и стесняться при отце будет, может, ребенок нового дядю испугается, да мало ли что, ядрена-матрена. Успеет еще наглядеться – целый вечер впереди. Но сомнения решились сами собой – дверь открылась и на кухню зашла Зина с маленьким кулечком на руках. Из кулька тянулась махонькая ручка с кулачком. Платон встал и заглянул глубже – на него с морщинистого розового личика с осторожным любопытством смотрели голубые глазки.

– Кто ето к нам приехаль? Смотри, Волечка, это дедушка приехаль… да… дедуля твой пришель, чтобы сказать, какой Волечка у нас холосий, какой Волечка у нас самый-пресамый лутсий, – засюсюкала Зина, мгновенно преобразившись из обабившейся молодухи в лучезарную мадонну.

– Ой, а похозий, на кого похозий Волечка? – подхватил Платон. – На дедушку своего, вот на кого похозий самый-пресамый, лутсий-прелутсий Волечка. Дедушка и гостинцы такому красавцу привез… да, ядрена-матрена, потом мама обязательно развернет и подарит. Ой, какой у нас Волеська!

Платон осторожно потряс розовый пальчик. Младенец отдернул ручку, но не заплакал, а довольно гукнул. Потом еще раз гукнул и заулыбался во все ямочки на пухлых щечках.

– Ну, все, увидель дедушку, теперь хрю-хрю делать будем, да, Вольдемарчик? Да, родненький? Помаши дедушке ручкой, вот так, вот так, холосий… сейчас к пушистым хрюкам в гости Волечка пойдеть… да?

Платон, тоже улыбаясь во все ямочки – в этот момент они действительно стали очень похожи, – помахал пятерней и склонил голову набок, словно озадаченная собачка. Вольдемар показал на дедушку пальчиком и снова довольно загукал. Зина счастливо улыбнулась, поцеловала ребенка в лобик и вышла укладывать. Платон опустился на диванчик и залпом вжарил отставленную было рюмку. Да, это ж надо – еще каких-то три дня назад он ничего не знал о новом родном существе, а теперь погляди-ка – и не испугался внучек дедушки, и за пальчик поздоровался, и вообще – вот она, родная кровь-то. Прав был Ветеран – не каждому дано продолжение своего рода дождаться, и имя какое… звонкое, необычное немного на его слух, но уже другого имени, даже и своего Платон для внука не представлял. Ишь ты – Вольдемар свет Николаевич! Красиво, права Зинка, что так назвала, идет имя внучку, ядрена-матрена! Платон, не колеблясь, налил себе еще.

– За Вольдемара! За мово Волечку! – сказал сам себе Платон – давно уже, и даже не вспомнилось бы, когда еще он поднимал тост с таким тихим счастьем.

Оставшееся время до гостей они с Зиной, которая словно немного оттаяла – все-таки внук деда признал за своего, дети вообще хороших людей чуют, – говорили о житье-бытье. Платон узнал, что Николай – парень положительный, малопьющий, работает старшим инженером (как и Платон когда-то) в крупной строительной фирме. И такой-то многоэтажный дом в Рязани, и коттеджный поселок в области, и много других объектов – все он на первых ролях, без его подписи строительство начаться не может. А начальником у него какой-то потрясающий еврей, но совсем не жид, а такой еврей, что любому православному в человечности сто очков вперед даст. Тут Платон удивился, но Зинка уверила – за свой счет зарплату в плохие времена выплачивал, им классную веранду в летнем домике в Заборье «за спасибо» сделал. Был как-то в гостях, увидел, что веранда маленькая, и в первый же понедельник строительную бригаду прислал – и фундамент залили, что хоть еще три этажа над верандой строй. И сам с женой мучается, дочерей через воскресенье видит, и спиной болен, сам вообще худющий – в чем душа держится, а никогда не жалуется, а только людям помогает. У него поэтому классные специалисты, как Николай, – на вес золота. Сегодня из уважения обязательно на крестины придет – познакомитесь. Николай же сам такой насчет нее беспокойный – даже с рыбалки каждые два часа звонит, пока не заночуют на Оке прямо. В прошлом году по пять-шесть во-от таких – Зина показала руками перед собой – щук или там сомов приносил. И вообще – все в дом, чтобы за юбками там или что-то такое – ни-ни. Тут Платон снова удивился, но на этот раз про себя. Было понятно – и больше не по словам, а по глазам, – его дочь была за своим мужем счастлива, чему Платон был искренне рад. Только когда он осторожно перевел разговор на свою бывшую жену, Зинаида как-то замялась.

– Понимаешь, отец… – На этом месте Платон невольно вздрогнул, так давно не слышал этого слова в свой адрес. – Не очень хорошо они с мужем жили последнее время. Сейчас о Прохоре Николаевиче, ну о покойном – только хорошо или никак, но все-таки… и пил, и ходок известный был. Как говорится – седина в бороду, бес в ребро или еще куда там у вас, не знаю. На грани развода были уже, но мать брак сохранила – не третий же раз выходить, бабушкой тем более. Руки распускал иногда, но мать никогда не жаловалась. Это уж я сама знаю. Да что это я, – спохватилась вдруг, – ты душ с дороги-то прими, небось не самолетом добирался. Одежду твою…смешная какая, я постираю, а ты вот…

Зина вышла и вернулась с джинсами и клетчатой рубахой.

– Колькино, тебе должно подойти по размеру.

Платон сначала хотел отказаться, потом подумал, что такая скромность – точно, ложная и сменить одежду после душа было бы в самый раз. В ванной Платон внимательно огляделся – на стеклянной полочке над раковиной стояли разнообразнейшие шампуни, гели и прочие масла в красивых пузырьках. Он поискал шампунь для нормальных волос, но были только для крашеных или тонких. Намыливая с наслаждением остатки волос крапивным шампунем, Платон подумал, что вот она, нормальная жизнь – когда есть выбор, даже в мелком, в несущественном, в шампунях, например. Он-то сам мылся хозяйственным мылом, ему и сносу, то есть смылу, не было. Одного куска на полгода могло хватить, особенно когда обмылки сохранять, не выбрасывать. Ну а когда выбор и в большем есть – в доме, например, в машине, тогда человеку вообще больше незачем сердце надрывать. Так нет же – гоняются за деньгами, воруют, в тюрьму садятся, а все потому, что не знают предела желаний своих, предела выбора своего. Как соленая вода – чем больше пьешь, тем больше хочется. А вот в самом главном выборе – выборе человека на свою жизнь, – тут вообще никакие деньги не помогут, разве помешают.

Посвежевший и пободревший от контрастного душа, Платон вытерся большим махровым полотенцем, немного поколебавшись, побрился Николаевой бритвой и подушился его одеколоном. На Платона из зеркала посмотрел не такой уж старый мужчина с добрыми голубыми, как у маленького Вольдемара, глазами, только от глаз разбежались лучистые морщины.

– Ядрена-матрена, – сказал Платон в зеркало и подмигнул.

Когда он осторожно зашел на кухню, там уже сидел красивый парень, вернее, сказать, молодой мужчина с волосами иссиня-черного, вороньего отлива, веселыми и умными карими глазами и держал пред собой такую же рюмку, как и Платонова, отодвинутая ближе к бутылке. Платон немного растерянно улыбнулся, хотя и сообразил, что это тот самый Николай и есть – Зинкин муж и его, выходит, зять.

– А, тесть дорогой, – подтвердил догадку мужчина, встал и протянул широкую руку, – Николай.

– Сергей Васильевич, – уважительно поздоровался Платон и присел на диванчик вслед за Николаем.

Зять и тесть немного посмотрели друг на друга, потом Николай, как бы спохватившись, широким движением – у него, по-видимому все в жизни было широко – налил рюмки до краев.

– С приездом и за знакомство единовременно!

Платон согласился глазами и приложился к рюмке. После омовения водочка потекла как-то особенно хорошо, с медовой удоволинкой. «И вправду хороший парень, сразу видно», – не без успокоенности подумал Платон, а то ведь по-разному бывает – вроде родня, а чужее чужих – тесть неизвестно откуда свалился, о котором столько лет никто и слыхом не слыхивал.