Алена сказала, что она и вправду хотела учиться на художника, когда была в четвертом классе, но сейчас на носу девятый. Скоро ГИА, потом, не успеешь оглянуться, ЕГЭ. Короче, близится студенческий возраст. А стало быть, метаться уже поздно.

Но Виктория Викторовна заявила, что метаться не поздно и в пенсионном возрасте. Что и у пенсионера, если он не до конца впал в старческий маразм, порой захватывает дух от мысли: а не перевернуть ли свою жизнь, не броситься ли очертя голову против течения?! И привела в пример американских пенсионеров, которые не стесняются учиться катанию на роликах или игре на фортепиано, даже если им стукнуло восемьдесят. На вопрос «Понимаете ли вы, сколько вам будет лет, когда вы научитесь играть хотя бы «Собачий вальс?» доблестные американские старички и старушки отвечают: «Ровно столько же, сколько мне будет, если я этому НЕ научусь!»

– Безумие – это прекрасно! – подытожила Виктория Викторовна. – Тем, кто на него отваживается, нужно ставить памятники!

Алена точно знала, что вместо памятника ей поставят неутешительный диагноз. По крайней мере, мама. Которая вовсе не сочтет ее безумие прекрасным и объявит Алену обыкновенной сумасшедшей. И даже папа не сумеет ее переубедить… Предположим, она махнет рукой на мамин диагноз. Запишется на будущий год в подготовительный класс школы, куда не поступила четыре года назад. Накупит «причиндалов», дороговизной которых ее запугивала мама. И все ради чего? Чтобы на экзаменах ей дали от ворот поворот? Хотя Виктория Викторовна заверила Алену, что похлопочет за нее, ведь в этой школе преподает ее знакомый профессор, Алена не сомневалась, что безнадежно отстала от тех, кто учился там с младых ногтей.

Мамины слова «не судьба» до сих пор звучали у нее в ушах. В тот нерадостный день, когда она возвращалась домой с рисунками в папке, которую так и не пришлось открыть, в душе что-то оборвалось. Алена отказалась от мысли стать художником. Отказалась раз и навсегда. Наотрез. Стопроцентно. Теперь она считала рисование не более чем своим хобби. А хобби – штука легкомысленная. И в профессию его не перекроишь…

Весна подошла к концу, а вместе с ней четвертая четверть и занятия в студии. Одноклассники и знакомые разъехались кто за границу, кто к морю, кто куда. Алену с Егором мама каждое лето отсылала к своей тетушке в Ивановскую область – на дачу. Правда, именовать домишко в поселке городского типа дачей мог лишь человек с богатым воображением. Рядом не было ни леса, ни речки. Домишко стоял у проселочной дороги, по которой проносились автомобили. В сухую погоду в окна летела пыль, похожая на вулканический пепел, а в дождливую – брызги грязи из-под колес. В самом доме было две комнатушки и терраса, служившая кухней и пристанищем для больших зеленых мух, которые по-хозяйски ползали, летали и жужжали здесь с утра до ночи. И точно так же с утра до ночи на террасе стоял чад, потому что любимым занятием тетушки было готовить еду в большом количестве, которое отнюдь не переходило в качество. С каждый годом тетушкина еда казалась Алене все более невкусной, особенно потому, что тетушка заставляла есть по пять раз в сутки.

В этот раз Алена уперлась и ни в какую не соглашалась ехать в Ивановскую область. Сколько ни возмущалась мама, что Алена проведет лето «без дачи», пришлось ей отослать туда одного Егора.

На последнем перед каникулами занятии Алена спросила у Виктории Викторовны, нельзя ли одолжить на лето один из складных мольбертов, и та сказала: «Забирай насовсем». А заодно одарила Алену целым штабелем конопляных холстов на подрамниках и бутылкой растворителя для масляных красок.

Лето выдалось сухое и не слишком жаркое. Почти каждый день Алена ездила то на родные Воробьевы горы, то в Лосиный остров, то на набережные Яузы и Москвы-реки. Словом, выбирала места, где туристы, высыпав из экскурсионного автобуса, восхищенно цокают языками и щелкают фотоаппаратами и даже прохожие-москвичи замедляют шаг, засмотревшись на панораму города.

За три месяца Алена, как ей самой казалось, нарисовала столько же, сколько за все время с того момента, когда впервые обмакнула кисточку в краску. Собственные работы стали нравиться ей больше, то ли под влиянием разговора с Викторией Викторовной, то ли потому, что в них действительно проступило мастерство. Даже изредка думалось: до сверстников из художественной школы ей, возможно, не так уж и далеко… Но эта мысль, вспыхнув в голове, тут же угасала и улетучивалась, как дымок от спички.

Первое сентября выпало на вторник. Город запестрел афишами «Поздравляем с Днем знаний», машины встали в безнадежных пробках. В тот же вторник начинались и занятия в художественной студии, поэтому Алена шла в школу с объемной, метр на метр, папкой, которую носила на ремне через плечо. В папку были уложены акварельные и гуашевые рисунки и несколько больших работ маслом, написанных за лето. Расписание с сентября изменилось, о чем Виктория Викторовна известила Алену по телефону. Теперь между окончанием уроков и занятиями в студии был двухчасовой перерыв. Но тратить время на дорогу домой только ради того, чтобы взять папку, и лишние деньги на проезд в метро, который в очередной раз подорожал (наверное, в честь Дня знаний), Алене не хотелось. Она решила переждать в городе: прогуляться и, может быть, где-то перекусить.

Минут сорок пять тянулась торжественная линейка на школьном дворе; россыпь первоклашек сияла бантами, новыми ранцами и цветами, директор, завучи и учителя говорили в микрофон приветствия и напутствия. Потом старшеклассники отсидели на собрании в зале, где им поведали об успехах выпускников, и разошлись по классам.

Первым уроком у девятиклассников была алгебра.

– А у нас новый препод, – сказала Алене Лиля. – Заменяет Елку. Ее в больницу положили.

Елка, которую на самом деле звали Еленой Константиновной, преподавала математику с пятого класса.

– Он из математической школы, – продолжала Лиля. – Из самой крутой, прикинь. Из нее в МГУ автоматом поступают.

Сама Лиля не отличала синус от косинуса и имела весьма туманное представление о том, как перемножать дроби. Сочинения по литературе вызывали у нее нервную дрожь, зато ее устная речь, в отличие от письменной, была на высоте. Если бы она писала так же бойко, как болтала, в мире появился бы рекордно плодовитый сценарист мыльных опер. Она была буквально начинена сюжетами для сериалов: кто в кого влюбился да кто с кем расстался. А уж для новостных агентств стала бы бесценной находкой: ее фантастической осведомленности позавидовали бы акулы желтой прессы. Ей были известны подробности частной жизни учителей, завучей, директора и даже преподавателей Дома культуры, где одноклассницы занимались бальными танцами и художественной гимнастикой. На уроках она скучала, а на переменах вдохновенно делилась своими непонятно откуда почерпнутыми сведениями.