— Мне пришлось малость намять бока жму сержанту Хобарту, — сказал он почти весело, но все же негромко. — И, возможно, я слегка перешел границы разумного. Скажу вам как на духу, в ярости я уже мало что соображал. Вы были рядом, и пока все кругом кричали, чтобы мы остановились, вы сказали — продолжайте. — Он посмотрел на нее с помрачневшим лицом: — Как это пришло вам на ум?

Скаска опустила голову, ее лицо не выражало ни радости, ни печали.

— В тот момент мне показалось, что я вижу будущее. И в этом будущем не было ничего, кроме войн и убийств. Эта война будет длиться долго, а когда все закончится, начнется новая. Здесь, и в Европе, и даже в далекой Азии. Войны. Убийства. Смерть. И в тот момент я поняла, что совершенно бессильна остановить это.

Мэддок согласно кивнул головой:

— Я… мне жаль.

Скаска подняла голову и взглянула на Мэддока немного повеселевшими глазами.

— У меня была и другая причина.

— Да? И какая же?

Она улыбнулась:

— Ведь вы все же остановились, когда я сказала это.

Мэддок повернулся к ней, оказавшись лицом к костру, и в его по природе веселых глазах отразилось тепло огня.

— Да, я остановился. — Он немного поразмышлял и улыбнулся вместе с ней. — Я остановился.

Мэддока разбудило легкое прикосновение к его плечу. Некоторое время он глупо моргал, не в силах оторваться от сна, и в какой-то момент ему показалось, что он снова находится в пансионе миссис Фланнэген в своей высокой узкой кровати, укрытый стеганым одеялом ввиду скорого наступления зимы.

Была глубокая ночь, и Валентин тихо подобрался, чтобы разбудить его. У каталонца в свободной руке был факел, который, впрочем, весьма слабо освещал окружающее пространство. Воздух был густой и молочно-белый от поднимающегося с реки тумана. Факел освещал лишь небольшой участок травы и часть нижних веток дуба вверху.

— Она вернулась, — сказал Валентин, понизив голос до еле слышного шепота.

С трудом поднявшийся Мэддок некоторое время соображал, кого Валентин имел в виду.

— Что? — спросил он, словно каркнув спросонья.

Потом он криво ухмыльнулся и тряхнул головой. Мэддок О'Шонесси никогда не был особенно красивым мужчиной, но особенно ужасно он выглядел после сна, весь в морщинах, словно новорожденный ребенок. Он начал раздувать щеки и протирать суставами пальцев глаза. Затем он, внезапно осознав, в чем дело, взглянул на Валентина.

— София?

— Си.

— С ней все в порядке?

— Пойдем посмотрим.

Валентин медленно попятился назад, и Мэддок последовал за ним. Он спал в одежде и, к своему великому огорчению, обнаружил, что с левого бока он весь промок до кожи; слава Богу, его правая сторона была почти сухой. Он шел по блестящей скользкой траве, с которой в его сапоги тоже попало немало влаги.

Около фургона у Софии и Темплетона шло тайное совещание с генералом Бакстером и его лейтенантом. Они говорили тихо, чтобы не было слышно остальным.

— Мы обязаны арестовать вас, — сказал Бакстер. Он просто констатировал факт. — Убит офицер. И это только первое из целого списка ваших преступлений.

— Эти преступления, — спокойно ответил Темплетон, — совершены во имя свободы.

Он обращался с генералом как с равным, хотя и не держал пистолета в руках.

— С точки зрения морали это не есть оправдание… — Бакстер остановился, затем закрыл глаза и покачал головой. — Простите.

Он взглянул на Темплетона, и даже при тусклом свете факела приближавшегося Валентина его лицо казалось каким-то серым.

— Здесь не место для чтения лекции о моральности ваших действий. Но я тоже обязан выполнить свой долг.

Темплетон едва заметно улыбнулся:

— Да, сэр. А я свой.

Больше им нечего было сказать друг другу.

Валентин приветствовал Софию более жизнерадостно; он встретился с ней взглядом, улыбнулся во весь рот и, протянув руки, обнял ее, продолжая держать факел за ее спиной. Затем он чуть отошел назад и, забыв обо всех присутствующих, стоял с сияющим лицом, довольный уже тем, что видит ее перед собой.

— Мистер Валентин Генаро Эстебан Диас, — сказала она и улыбнулась ему в ответ.

Это была одна из самых очаровательных и кокетливых улыбок, которые стоявший рядом Мэддок когда-либо видел.

— Ваше присутствие представляется мне более чем нескромным, — в конце фразы она не выдержала и рассмеялась.

— Я очень боялся за вас, — признался Валентин с покрасневшим от смущения лицом.

— И только? Именно из-за этого вы бросились на меня? — И хотя слова ее звучали строго, улыбка не сходила с ее лица.