Шрифт:
«Что – не то? Чем напугать хочешь, Хильма? Ты – меня? Нечем пугать-то. Нечем».
«Просто – замолчу. И все».
«Страшно как».
«Навсегда, дурак».
«Слышь, Хильма… Э-эй!»
«Чего тебе?»
«Ничего я ему не сделаю. Чуешь, трясти начинает? Пусть трясет. Даже балкой не прибью, потолком не задавлю. Спасу чужака твоего, если надо. Клянусь. Не молчи только. Прошу».
«Не буду».
«Слава Огню!»
«Слушай, Бойр… Слышишь?»
«Угу».
«Ты не печалься, пожалуйста. Он же уедет. Скоро. Потому что меня не найдет».
«Ну, уедет он, и что? Мне-то что с этого, Хиль?»
«Так я-то – останусь…»
«Не бойся, дуреха. Я ведь с тобой».
1750 год от О.о.
семрица, миллэ
Милый Коль!
Ужасно соскучилась и жду не дождусь твоего возвращения!
И землетрясение – о котором писали во всех газетах – страшно меня взволновало. Поехать в такую опасную провинцию, где трясет раз в несемрель, это лишь ты мог додуматься…
Знаешь, я бы ни за что тебя не отпустила одного, если бы не твоя сводная сестра. Это же ваше семейное дело, а я пока еще не совсем твоя семья – надеюсь, так будет еще совсем недолго.
Ты, наверное, думал, что я забыла – а я все помню прекрасно. Я помню все-все, что только с тобой связано. И про сестру, которую отдали в приют до твоего рождения и которую ты так пылко порывался искать в ту сладкую ночь у камина – я тоже помню… Помнишь, я не отговаривала тебя? Так сильно я тебя люблю, милый мой Коль.
Кстати, ты так и не написал – ты нашел Хильму?
Возвращайся быстрее.
Целую.
Твоя Дженни.
Столичный округ
1750 год от О.о.
В сгущающихся сумерках столица кажется огромным спрутом, разбросавшим огненные щупальца ярко освещенных проспектов до самого горизонта.
Двое за столиком кафе на открытой террасе. У мужчины военная выправка; легкий ветерок играет пером на широкополой шляпе. Женщина очень красива. Травяной чай в изящных чашечках давно остыл, но никто к нему так и не притронулся.
– Он пишет, что возвращается. Он возвращается!
– Я знаю. Его миссия закончена.
– Мне очень страшно. Он ведь узнает.
– Разумеется. Сразу по возвращении. С первого взгляда на тебя. Это уже не скрыть под свободными одеждами. Будет лучше, если ты сама все расскажешь.
– Я не знаю, как сказать ему об этом.
– Это будет непросто. Но как еще ты сможешь это объяснить ему, когда он вернется? Никто не поверит в непорочное зачатие, дорогая. Сейчас совсем другие времена. В них нет места чудесам.
– Чувствую себя совершенно ужасно. А ты спокоен, словно не имеешь к этому никакого отношения.
– Привычка. Мы обучены держать себя в руках.
– Привычка?! Это же твой ребенок! Что делать?! Я отправлюсь к Оранжевым сестрам и попрошу их избавить…
– Нет.
– Что значит – нет?
– Я не позволю тебе. Ты верно все сказала. Это мой ребенок.
– Я пропала… Он возненавидит меня, а тебя убьет. Я окажусь на панели, а ты в могиле.
– Нет. Я не допущу этого.
– Убьешь его прежде, чем он доберется до тебя?
– Нет. Он мой друг. Я поступлю иначе.
– И как же, хотелось бы знать? Возьмешь меня в жены? А что скажет твоя милая Грейт?
– Есть другие пути. Какой у тебя срок?
– Семь недель. Или восемь, не знаю. Он едва успел уехать в свой отпуск, когда… Чьма на наши головы!
– Боюсь, зиму вам придется провести в разлуке, милая. Я знаю, как все устроить.
– Но… С ним ничего не случится? Я люблю его, ты же знаешь.
– А меня?
– Обоих. Ты знаешь. Ты сказал, что простил мне мой выбор. Разве нет?
– Неважно. Зиму он будет занят. Очень занят. И будет очень далеко отсюда.
– Но… Он ведь вернется? Пусть он вернется, заклинаю!
– Несомненно. Но не раньше весны. До тех пор и тебе придется пожить в одном местечке, где жители не болтливы. Весной, когда ребенок родится, я отошлю его туда, где он ни в чем не будет нуждаться. Со временем я усыновлю его.
– Его… Ты словно уверен, что будет мальчик. А если родится девочка?
– Будет прекрасна, как ее мать. В любом случае, ее отцу повезет, кто бы им ни стал.