— Милорд, они предатели, и это доказано, — не выдержал Жан.

— Мы здесь для того, чтобы присягнуть вам в верности, — повторил Прендергаст, его нижняя челюсть выдавалась вперед, так что он производил впечатление человека, который готов, не дрогнув, принять наказание. «Видите, я не трус», — говорил весь его вид.

Жан чуть не задохнулся от возмущения, и Джордану пришлось его одергивать.

— Ваша верность, учитывая предыдущие события, стоит теперь не дороже ночной вазы с ее содержимым! — взорвался он.

Де ла Роше лишь на мгновение поднял взгляд, а потом снова уставился на свои сапоги. Прендергаст не обратил внимания на восклицания Жана и, покраснев, обратился прямо к Вильгельму:

— Если мы причинили вам вред, милорд, мы смиренно молим вас о прощении.

— Что значит «если»? — голос Жана, не верившего своим ушам, поднимался все выше.

— Замолчи, Жан, — Вильгельм вытянул руку. — Если человек и нарушил однажды свою клятву, это не значит, что ему больше никогда нельзя доверять. И, хотя я ничего не забываю, я могу найти в себе силы даровать вам прощение, при условии что ваше раскаяние действительно чистосердечно. Я отпускаю вас с миром, потому что вы об этом просите, но не смейте просить меня о большем.

Прендергаст и де ла Роше с облегчением, краснея, готовые под землю провалиться от унижения, встали перед Вильгельмом на колени, чтобы заново принести ему присягу в верности и чтобы он поцеловал их в знак примирения, но оставаться не стали, потому что, несмотря на их клятвы и раскаяние, у очага этого гостевого домика они не были желанными гостями.

— Надеюсь, они разобьют палатку на болоте и утонут в нем, — проворчал Жан после их ухода. — Простите, милорд, но во мне нет вашего благородства.

Вильгельм фыркнул:

— Я выполнил их просьбу не из благородства. Мне это ничего не стоило. А они знают, что за ними будут следить и что мои рыцари им не доверяют. Иногда прощение хуже порки. Я с ними справился.

— И у вас их сыновья, — с мрачным удовлетворением закончил Джордан.

Вильгельм его чувств не разделял, но согласился.

Герольды у ворот подняли трубы, и раздались звуки фанфар.

— Мама, они идут, — шестилетняя Сайбайра подняла взгляд своих карих глаз на мать, ее личико порозовело от волнения. Темные волосы были зачесаны со лба назад и закреплены серебряным ободком. Девочка прыгала от нетерпения.

Белла, которая была на восемнадцать месяцев ее старше, и вела себя как старшая, а поэтому велела ей тоном превосходства стоять спокойно.

— Люди подумают, что ты совсем маленькая, как Ева, — ворчливо добавила она.

— Я не маленькая, — встряла Ева, наступая ей на ногу. — Я не маленькая, я не малышка, правда, мама?

— Нет, ты не маленькая, — рассеянно согласилась Изабель и машинально потянулась, чтобы пригладить янтарные кудряшки своей младшей дочери. — А теперь ведите себя хорошо. Ваш папа не захочет смотреть, как вы ссоритесь друг с другом.

— Да, он уже довольно повидал ссор при дворе, — тоном всезнайки закончила Белла.

— Ваша папа сам при дворе никогда ни с кем не ссорится, — возразила ей Изабель. — Но он приехал домой, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы вы выводили его из себя.

Белла внимательно посмотрела на мать, а затем нежно улыбнулась ей.

— Обещаю, что не буду, — сказала она.

Изабель не убедил невинный взгляд дочери, но она оставила эту тему. Пусть только девочки ведут себя хорошо, когда их отец прибудет и спешится. Вальтеру и Гилберту она могла доверять. Ее сыновья были разумными мальчиками, настоящими мужчинами в доме и не имели привычки громко хихикать без повода, как их сестры. Мальчики стояли рядом: у Гилберта были темные волосы, как у его отца, у Вальтера же они были песочные, а лицо в веснушках, доставшихся в наследство от де Клеров.

У Изабель участилось дыхание, когда во двор въехали знаменосцы Вильгельма. Зеленые с золотом знамена с рычащим алым львом Маршалов взвились вверх. Она стояла как на иголках. На людях она должна была играть роль графини и хозяйки дома — быть выдержанной, спокойной и не терять достоинства. Но, помимо этого, она была еще и женой, муж которой отсутствовал полгода при обстоятельствах, опасных для них обоих. Она была уже не та Изабель, которую он покинул, и он, должно быть, тоже изменился. Нельзя было пройти через те испытания, которые выпали им на долю, и остаться прежними. Она надеялась, понимая, что это глупо, что и Вилли с Ричардом приедут с ним.

И вот в ворота въехал Вильгельм на крапчатом скакуне, которого Жан привез ему в Гласкаррик. Он, как всегда, управлял конем с непринужденной грацией прирожденного наездника, но впервые за почти девятнадцать лет их брака она увидела, что он немолод, и это ошеломило ее. Он похудел, под глазами от усталости залегли темные тени, а кожа, которая всегда так плотно обтягивала его скулы, теперь была дряблой. Он надел кольчугу, — она предполагала, что это была идея Жана, — и выглядел погребенным под ее тяжестью. Изабель бросила быстрый взгляд в сторону его людей и поняла, что надежда увидеть сыновей не оправдалась; ей пришлось проглотить плотный комок в горле.