Горбачев Сергей
Шрифт:
Like [delete]
Comments [delete]
Share [delete]
Выступление «Архиблэка» в университетском клубе получилось дёрганным. И звук то сгущался, то наоборот растворялся в зале, и Златка то экономила голос, то отпускала его на свободу, очевидно, борясь со своим настроением, которое было хуже некуда. Да и не могло быть другим сейчас настроение, ведь впервые «Архиблэк» выступал без Ромки и Сашки.
Изменилось всё: медленный темп стал быстрее, живые барабаны сменил компьютерный ритм, новые аранжировки проросли дабовым эхом, цветистыми гитарными послесловиями и самоуверенными басовыми линиями пятиструнной Златкиной бас-гитары. Самое главное, теперь это был тот современный звук, которого не хватало «Архиблэку». И если раньше они «выезжали» на кураже и Златкиных текстах, то теперь, благодаря изобретательной электронике и абсолютному слуху Михи, у группы появилось ещё и собственное музыкальное лицо.
Выступали они на выпускном вечере филологического факультета, Златка была здесь в доску своя и её тут ждала самая преданная публика, готовая дегустировать всё, что она предложит. И уж кого-кого, а филфак суровый электронный ритм и порой экстремальное звучание полюбившихся песен совсем не смутили, даже наоборот.
Скажем прямо, нравился новый звук и самой Златке. Нравился настолько, что даже мысль –
…Ей нравилось всё, что делал этот мальчик из сна, как тайно, про себя, называла она Миху. Она влюблялась и раньше – эка невидаль! – но тогда всё было иначе, даже Ромку особо не волновали её былые ухажёры, а теперь, вон как взбесился. Значит, почувствовал что-то. Мы ведь, когда теряем безвозвратно, всегда чувствуем. А если нечаянно находим новое, готовы всё забыть. Или забыться, это уж у кого как получается.
– Хочу забрать тебя к себе, – просто сказал он.
– Ну забирай, – недолго думая ответила она. – Забирай, если сможешь.
И бросив всё, перебралась к нему, сказав матери, что поживет у подружки. Миха снимал квартиру на Северном, в противоположном конце города от её родной Портовой улицы и жил один в большой однокомнатной квартире, где из всей мебели (кухня и встроенный раздвижной гардероб от хозяев – не в счёт) была только широкая двуспальная кровать у окна и стол с компьютером рядом с клавишами «Korg Karma» на стильной стальной стойке. Единственный крутящийся стул, музыкальный центр на подоконнике и полка на всю стену с несчётным количеством дисков самой разной музыки довершали аскетичный интерьер этого жилища.
Конечно она вспоминала и чувствовала свою вину перед пацанами, но и через свои обидки переступить не могла, потому сама не звонила, а Михины звонки (он честно пытался вызвонить хоть кого-нибудь из них) они сбрасывали. И концерт на филфаке было не отменить: слишком поздно, аванс ещё в мае потратили. Поэтому с музыкой надо было спешить.
Музыка, собственно, и сплела всё вокруг себя: они писали новые аранжировки для её песен, занимались любовью, и почти две недели не выходили из дому – только изредка за едой, а когда возвращались, то снова садились за инструмент, и снова секс, нет, не прерывал, а лишь дополнял звучание нот звучанием тел. И ей нравилось, что делал с музыкой этот мальчик из сна. Ей нравилось, что он делал с ней…
Ей нравилось всё. Ровно до того момента, когда на сцене университетского клуба, с первыми аккордами новой, такой классной музыки, она вдруг остро почувствовала, что ей не хватает Рыжего и Румына за спиной. Она невольно даже метнулась взглядом по залу – вы где, пацаны?! Но свет уже окончательно погас, все лица исчезли, оставив её одну. И она втаптывала свой неожиданный страх в сцену, носилась по ней, терзая все пять струн своей бас-гитары, словно могла помочь ей та безумная беготня, которой раньше никогда на сцене не страдала. Так и продёргалась до самых бисов, которых было целых два, ведь это всё-таки филфак. Первый бис был привычный, её протестующая «Мама…» уже давно стала визитной карточкой, и, видимо, вычерпала Златка до дна этой песней всю боль, что плескалась в ней, потому как второй бис получился нежданно лиричным, во всяком случае, «Марию и Иосифа Виссарионовича» она ещё ни разу так пронзительно не пела. А новая музыка помогала ей своим прозрачно-лёгким объёмным звучанием, сменившим кварто-квинтовый круг, столь любимый Ромкой…
Утихали последние аплодисменты, уже включили свет в зале, зрители оживлённо валили в фойе, где были накрыты столы и дипломированные филологи могли обмыть синие, в массе своей, корочки дипломов, а на предпоследнем ряду, недалеко от выхода из зала, разгорался ожесточённый философский спор. Спорили левак Данилов с либералом Данилиным. Их сосед по комнате в общаге молодой единоросс Игнатов (а эта троица редко когда расставалась) больше помалкивал, ибо знал, что будет наскакивать маленький чернявый круглолицый троцкист Данилов на огромного, не столько в росте, сколько в весе, рыжего ультра-правого либерала Данилина ровно до тех пор, пока в спор не вступит кто-нибудь третий. После этого, Данилов с Данилиным, несмотря на диаметрально противоположные убеждения, как правило, забывали разногласия и дружно набрасывались на третьего. Причём, тема разговора никакого значения не имела, ведь на филфаке даже пустой трёп быстро приобретает глубокий философский смысл.