Шрифт:
Поднял голову, усмехнулся и с размаху запустил трубкой о стену. На шум прибежала дочка, вытаращилась спросонья.
– Что случилось?
– Ничего, маленький, это у мамы телефон упал нечаянно.
Смотрю на разлетевшиеся по полу части телефона и хочу улететь отсюда, прямо сейчас, и подальше. Просто прыгнуть с балкона – и вверх. Туда, где никто и никогда не заставит меня прийти сюда еще раз.
Второе января. Лежу, отвернувшись к стене. Он пьет второй день подряд, бродит по комнатам, как призрак, изредка гремя на кухне пустыми бутылками. Периодически порывается опять что-то выяснять, но видя, что я не реагирую, машет рукой и уходит. Я слышу, как он жалуется дочке, рассказывая, какая я плохая и как он со мной мучается. Ничего не помнит.
Потом они вместе смотрят мультфильмы, и он пьяно плачет, напоказ, наигранно и громко. Дочь его уже не утешает, привыкла. Ночью опять пытается приставать, но, к счастью, вырубается. Потихоньку встаю, обшариваю его карманы. Пусто. Дверь металлическая, не открыть. У дочки ключа нет.
Третье января.
– Пошла вон! Убирайся отсюда, шлюха! И забудь сюда дорогу, поняла?
В подъезд летят мои вещи, пальто, сапоги.
– Дочь, пойдем со мной?
Качает головой.
– Нет, мам. Я его одного не оставлю. Ты ж его знаешь, вдруг что-то сделает с собой?
Плачет. Бл…во! Ну за что это нам?
– Пошла вон, я сказал! Или тебя вышвырнуть?
Прохожу мимо него, напоследок получаю удар между лопаток, и дверь за мной захлопывается.
Четвертое января.
Сижу на подоконнике восьмого этажа, пью чай, глядя, как густо падает снег. Рядом – склеенный скотчем телефон, сотню раз проверяю, работает ли, чтобы не пропустить смс. От звонка вздрагиваю, хватаю трубку, нажимаю кнопку вызова.
– Алло!
– Наташ…
Сбрасываю. Ничего нового. Протрезвел, переболел и теперь не поверит, что все это было. Ну, хоть одна радость – за дочку можно не волноваться.
Шестое января.
Читаю снова и снова несколько слов на экране телефона, и на сердце тепло, губы растягиваются в улыбку, и я вижу, чувствую его, любимого, родного – далекого, счастливого, теплого…
«Люблю тебя»…
И я люблю. Безмерно люблю тебя, мой единственный. Скучаю.
За окном – бело. Все новое. Новый снег, новый год, новый мир. И новая я. Белые-белые крылья за моей спиной.
Анита Шухардина
Я буду любить тебя вечно
Ту фифочку Анке как-то видела. Возвращалась с мамой из студии, а тут у обочины притормаживает папина черная «Леда», дверца распахивается, и из салона является она. Папа высадил фифу и укатил, их так и не заметив. А фифа поперла по тротуару, каблучками цок-цок. Ничего так с лица, но вовсе не красивее мамы.
Правда, и не уродина вроде Анке. Что уж тут говорить.
Анке сторонилась зеркал. Заглянешь и испугаешься: ключицы торчат, волосы жиденькие, серые, как у старухи, глаза бледные, навыкате. Жаба.
– Папа звонил, – сказала мама.
Они завтракали вдвоем. За окном розовело небо, и на фоне рассвета четким сумрачным абрисом выделялась крыша соседней многоэтажки. В углу подоконника мурлыкало радио.
– Снова командировка? – Анке, обжигаясь, прихлебывала чай.
– Да, в новый филиал. Ты большая, должна понимать, что… – Мама запнулась на полуслове. Отчеканила: – Папа сейчас много работает и поэтому не может бывать дома каждый день. Выпрями спину, Анна! Не горбись!
Анке послушно расправила лопатки.
– Как подготовка? Скоро экзамены.
– Историю повторить осталось.
– Ты должна стараться. – Анке кивала в такт маминым нравоучениям, не особо вслушиваясь в слова. – Престижный лицей… юристы всегда в цене… зависит будущее…
Потом мама выдохлась и умолкла. Анке собрала тарелки, оглянулась:
– Ладно, мам, я заниматься.
– Подожди. – Мама подняла голову, вокруг ее глаз темнели круги. – Сегодня я на дежурство, и если бабушка не придет, тебе одной ночевать.
– Хорошо.
– Но никаких гулянок, ясно? Билеты повторишь и спать.
– Да, мам.
– Смотри, Анна, – с угрозой сказала мама. – Принесешь в подоле – убью.
Анке молча смотрела в пол. Какой подол? Она тихоня, рта боится раскрыть, даже с девчонками не разговаривает, не то что с мальчиками. Наверное, ей было б лучше вовсе никогда не рождаться на свет.
– Задание в студию сделала?
Анке вздохнула, выудила из папки, брошенной на подоконник, лист акварели. Протянула рисунок маме.
– Цветок папоротника. Хорошо получилось, правда?