Он был доволен переменами, произошедшими в руководстве страной. Новый канцлер фон Папен наделил генерала фон Шляйхера полномочиями командующего рейхсвера и одновременно министра внутренних дел. Это казалось удачным выбором. Запрет деятельности штурмовых отрядов СА и отрядов СС был отменен. «Я снова могу обучать моих резервистов», — написал он тогда своему товарищу капитану Дихлу. Шляйхер благосклонно относился к армии, та отвечала ему тем же. В июле 1932 года, как раз перед тем, как нацисты одержали новую победу при выборах в рейхстаг [31] , набрав почти 38 % голосов, он заявил, что были лишь два решения, которые могли бы обеспечить безопасность рейха: либо всеобщее разоружение, что казалось маловероятным, либо «полное равенство в правах». В октябре 1932 года министр иностранных дел Константин фон Нейрат сделал новый шаг, определив план на пять лет: 22 эскадрильи истребителей, сухопутная армия численностью 145 000 человек, подготовка 300 000 резервистов. Занятые преодолением экономического кризиса в своих странах и усыпленные сиренами «умиротворения», западные державы отреагировали на это очень вяло. В немецкой армии царило воодушевление. Пропагандистская машина заработала на полных оборотах. Командиры подразделений до уровня взводов получили новую программу перевооружения. По всей стране стали ходить почтовые открытки с ее кратким содержанием. 17-й Бамбергский полк получил их 300 штук. Кстати, большинство офицеров поддержали положения статьи 22 Программы НСДАП, предусматривавшей создание большой народной армии (фольксхеер), куда в качестве командиров должны были привлекаться офицеры бывшего рейхсвера. Именно этого все так ждали в течение стольких долгих лет.

Командир эскадрона Вальцер, непосредственный начальник Штауффенберга, заявил тогда публично, что ему была непонятна медлительность «старика» [32] , который затягивает привлечение «маленького богемского капрала» для формирования нового правительства. «Это — снобизм», — заявил Вальцер… 30 января 1933 года все свершилось. Гитлер был назначен канцлером рейха, фон Папен — вице-канцлером. Нацисты были в меньшинстве, но контролировали ключевые министерства: в Министерстве внутренних дел сидел д-р Франк, в Комиссариате по делам Пруссии [33] командовал Герман Геринг, в Военном министерстве делами заправлял генерал фон Бломберг. Двери Германии распахнулись, чтобы впустить коричневую чуму.

30 января 1933 года добрая половина Германии отмечала праздник. Люди праздновали назначение на пост канцлера того, кто пообещал покончить «с разлагающим влиянием демократического и республиканского духа». Штауффенберг был в числе радовавшихся людей. В тот вечер в Бамберге он был приглашен на ужин к своим будущим родственникам. Все ждали его, чтобы сесть за стол. Но Клауса все не было. Время шло. На улицах происходило шествие народа, штурмовики были в первых рядах. В темноте горели многочисленные факелы. На ветру развевались знамена со свастикой. В коричневых рубашках с повязками на рукавах, в новеньких ремнях и сверкающих сапогах, новые хозяева страны двигались гусиным шагом. Шествие извивалось между старинными домами средневекового города под звуки песен «Германия проснулась» или «Гитлер приказывает, мы подчиняемся». В доме Лершенфельдов царило беспокойство. Что означал весь этот шум? Слова «Песни Хорста Весселя» заставляли вздрагивать, эти тяжелые рифмы обещали уничтожить «красный фронт и реакцию». Жених явился около одиннадцати вечера. Он весь светился от радости. И просто пояснил, что возглавлял шествие, поскольку в такой момент народного единения толпа не поняла бы, почему офицер в форме не хочет ее возглавить. Старый генерал императорской армии сурово его отчитал. Как же можно было компрометировать себя до такой степени со сбродом? Задача вождя состоит не в том, чтобы смешиваться с толпой, а в том, чтобы руководить ею, особенно когда в ней столько плебеев и хамов. Но Клаус и не думал раскаиваться в своем поступке. Это был исторический час. Надо было ему соответствовать. Кстати, великие предки указали путь в ходе великой освободительной войны. Именно на народ, на народную армию опирались вожди, подобные Шарнхорсту и Гнейзенау, чтобы изгнать Наполеона из империи. Наш высокородный аристократ был охвачен популистским безумием. Он не хотел от этого отказываться. Ужин был скомкан.

После этого в течение некоторого времени Клаус продолжал действовать в том же духе. Когда он возвращался с учебного поля со своим эскадроном тихой рысью, вдоль Регнитца послышался большой шум. Одна эпоха закончилась, начинались другие времена. Перед древней ратушей, с любопытным смешением архитектуры Средневековья и веселого стиля барокко, являвшейся одновременно символом прочных буржуазных устоев и наслаждения жизнью, в последний раз был поднят черно-красно-золотистый флаг Веймарской республики — черно-красно-горчичный, как говорили его противники, — а рядом был водружен стяг со свастикой, ставший наряду со старым немецким флагом официальным символом рейха. Штауффенберг дал своим кавалеристам команду остановиться повзводно напротив флага Веймарской республики. Скомандовав затем «сабли наголо», он заставил их отдать честь под звуки марша приветствия Фридриха Вильгельма III, что в Германии приравнивалось к отданию чести знамени. Затем его эскадрон парадной рысью с саблями на плече проследовал в конюшни. Едва он спешился, как его вызвали к командиру полка полковнику фон Перфалю. Что означал сей цирк? В 17-м Бамбергском полку честь отдавалась национальному флагу, а не самодельным тряпкам. Штауффенберг был вынужден публично покаяться. Впрочем, у него не было другого выхода. Но послание было ясным. Он с восторгом приветствовал наступление новых времен. Он был кем угодно, но не противником нацизма с самого его зарождения. Были ли он сам нацистом? Возможно, что нет! Как и многие другие, он приветствовал то, что считал позитивным.

Первые действия нового канцлера полностью отвечали чаяниям молодого офицера, националиста, народника, противника демократии, большевизма и республики. Ему было всего 26 лет, он был мечтательный, пылкий, жаждущий действия, реванша, а главное — стремившийся покончить с той Германией, которая была низведена в положение государства второго порядка из-за давления на нее победителей 1918 года и парламентских комбинаций, которые, по его мнению, парализовали страну. Гитлер представлялся ему спасителем. 3 февраля он заявил начальнику Генерального штаба генералу Курту фон Хаммерштайну, что перевооружение будет произведено во что бы то ни стало. Эта информация разошлась по гарнизонам. В течение нескольких месяцев все, что не нравилось в Веймарской республике, было разрушено: 4 февраля в соответствии со статьей 48 Конституции фельдмаршал Гинденбург издал указ «о защите народа и государства». Министр внутренних дел получал право запрещать все политические манифестации, закрывать газеты или принимать «все меры, которые он сочтет необходимыми». Политическая жизнь замерла. Для Штауффенберга это означало конец коммунистическим крикунам на улицах. 17 февраля Геринг отдал приказ полиции защищать патриотические организации — включая штурмовые отряды СА, СС или «Стальной шлем» — от врагов государства и при необходимости открывать огонь. 27 февраля Рейхстаг был подожжен голландским коммунистом Маринусом Ван дер Любе. Возможно, за этим стояли нацисты. В любом случае это стало для Гитлера удачным предлогом. Начиная с 28 февраля он отменил все основные свободы: свободу мысли, свободу прессы, свободу передвижений, свободу образования массовых организаций, неприкосновенность жилища, запрет обратного действия уголовных законов, право на двойную юрисдикцию. С того дня власти могли по своему усмотрению арестовывать любого гражданина. Правовое государство, столь милое на словах образованной буржуазии, умерло. 5 марта на выборах нацисты и их союзники получили большинство в 51,8 % голосов. 22 марта большинством в две трети своего состава рейхстаг передал Гитлеру всю полноту власти сроком на четыре года. Все политические партии были распущены или объявили о самороспуске. 14 марта НСДАП стала единственной партией рейха. Какие потрясения! Всего-то менее чем за полгода!

Штауффенберга все это явно не беспокоило. Для него это означало конец «маскарада». Были, конечно, некоторые перегибы. В частности, грабежи магазинов, принадлежавших евреям, в апреле 1933 года, к чему призвала газета «Атака», этот антисемитский капустный лист гауляйтера Берлина. Но он отнес это к переусердствовавшим исполнителям воли партии, а не оценил как гитлеровское мировоззрение, которого он не знал и знать не хотел. Об этом он рассказал Штефану Георге в письме, датированном 21 июня 1933 года, где он определил свое отношение к нацизму. Партия его не интересовала, главное были люди, особенно если бразды правления отдаются лучшим. Это надо понимать — таким, как он. Мистическая сторона вождя полностью соответствовала его внутренней интуиции. Культ молодости также, именно она должна была покончить со старым буржуазным расслоением общества. Он чувствовал, что стоял на пороге революции. Она открывала перед ним чистый лист, где он написал: «Все здесь выходит за рамки обыденного. В этой революции, как и во всех других революциях, можно было увидеть многое из поведения человечества, все его перевоплощения. А в ходе революции буржуа больше не мог притворяться […]. В конечном счете не партии, а благородные люди вершат великие дела. Тот, кто заложил в себе твердую основу для своих действий, тот и должен был быть вознагражден за свой ум. Это не было цинизмом, просто способом отделаться от тех, кто был за или против, кто заблудился в бесполезных умственных определениях». Клаус фон Штауффенберг ничего не понимал. Этот умный человек, отвергавший интеллигентность, полагал, что настали новые времена для высокородных странствующих рыцарей. Для него не важен был цвет мундира: зеленовато-серый, коричневый или черный, главное было оставаться в этом мундире Дон Кихотом. Он не понял, что настало время людей типа Санчо Панса.

Он тем более не понимал этого, что развитие событий его успокаивало. Г-н Гитлер казался таким правильным, таким уважительным по отношению к фельдмаршалу фон Гинденбургу, ну просто лубочная картинка древних немецких добродетелей. Пропаганда Геббельса творила чудеса. 21 марта 1933 года Штауффенберг радовался «Дню Потсдама», о котором передавали все радиостанции рейха. Дата эта была выбрана не случайно. Именно 21 марта 1871 года Бисмарк открыл работу первого парламента Второго рейха. Место тоже было символичным: гарнизонная церковь. Именно там находилась могила Фридриха Великого, «старого Фрица», которого привык ценить народ. Церемония была отлажена до мельчайших деталей. Гитлер, в гражданском платье, поприветствовал Гинденбурга, на котором был мундир фельдмаршала империи, под доброжелательные взгляды кронпринца в мундире гусара смерти. «Символичным было то, что на парадном дворе замка друг напротив друга стояли два ряда разных людей: по одну сторону находились офицеры рейхсвера, которые присягали фельдмаршалу, а у другой стены стояли штурмовики в коричневых рубашках, присягнувшие на верность канцлеру. Символично было рукопожатие, которым обменялись Гинденбург и Гитлер, в то время как стоявший на втором плане по стойке "смирно" офицер в каске как бы говорил своим присутствием: "Именно я стал мостиком между прошлым и будущим, между империей Вильгельма и возрождающимся рейхом". Символичным был венок, который оба действующих лица возложили совместно на могилу великого короля. Символичным было, наконец, и то, что все присутствующие пели хорал Баха. Под сенью своих великих людей прошлого вчерашняя Германия как бы передавала эстафету Германии завтрашней. Геббельс сказал: "Это исторический момент. Честь германского герба восстановлена […]. Невидимая длань Господа благословила серый город, этот символ прусского величия и долга"». Французский посол в Берлине Франсуа-Понсе отметил в своем донесении: «С точки зрения логики "День Потсдама" может показаться удивительным парадоксом, если не необдуманным мероприятием. Но с точки зрения обработки общественного мнения, создания великих мифов, это событие представляет собой некую инициативу, является важной пропагандистской находкой». А Клаус, так обожавший предания и символы, так предрасположенный к поэтической концепции жизни, получил возможность написать Бертольду: «Сегодня немецкая молодежь встретилась со своими предками».

Голос разума не был услышан, когда говорил аффект, особенно если самые мудрые слои общества, казалось, присоединились к движению. Католик по воспитанию, Штауффенберг с восторгом отметил отмену интердикта партии церковью и подписание конкордата в июле 1933 года со Святым престолом [34] . Он отвел угрозу новой религиозной войны, гарантировал свободу вероисповедания. Но Клаус не заметил, что католики были поставлены под контроль немецких протестантов вследствие избрания епископом рейха монсеньора Мюллера, яростного приверженца национал-социализма, прославившегося до 1933 года своими антисемитскими сочинениями [35] . Клаус также не уловил неоязыческие тенденции режима. Он просто отметил, что раз церковь больше не выступает против режима, значит, нет никаких проблем.