Лишь вера способна была свершить чудеса, ради которых фюрер, «сильный свыше», «существо света», был послан в этот мир. Его миссия давала ему право использовать народ как инструмент, пожертвовать им, если необходимо; точно так же она оправдывала «беспощадное» уничтожение любого, кто помешал бы осуществлению его целей или принял бы в этой решающей битве сторону противника.

Эти постулаты вновь и вновь подтверждались самим Гитлером. Он с пеной у рта ругал военных, которые знают слова «дисциплина» и «повиновение», но им неведома «вера», ведь первые – понятия военные, а последнее – религиозное. В то время как генералы понимали свои операции в терминах планирования и эффективности, Гитлер видел их как упражнения в вере, которые пройдут безотказно, если вера абсолютна. Солдат не мог жить, отвечая этим идеалам фюрера, он мог лишь умереть. Под конец Гитлер, бушуя в своем бункере, кричал о том, что все предали его, так как их вера не была достаточно сильна. Тысячи и тысячи наскоро сделанных крестов, шлемы на прикладах винтовок в бескрайних русских степях, на лугах Шампани, в серых опустевших полях Германии возвышались над останками солдат, предавших его, их фюрера, слабостью своей веры.

Влияние Шпенглера и его «Заката Европы» было весьма велико, и нацисты сделали все возможное, чтобы перетянуть его на свою сторону. Это было не слишком логично, если принять во внимание пессимистические взгляды Шпенглера на будущее европейской цивилизации и человечества в целом, тогда как нацисты видели впереди новый золотой век арийской расы. Гитлер прекрасно отдавал себе отчет в этой нестыковке. После аудиенции, которую он дал Шпенглеру в Байрейте в качестве новоиспеченного канцлера, он, не колеблясь, заявил: «Я не поклонник Освальда Шпенглера! Я не верю в закат Запада. Напротив, я считаю, что провидение возложило на меня задачу предотвратить такой закат». Ведь он, Гитлер, был убежден, что «старая арийская культура возродится под руководством нордического человека». Более того, Шпенглер вышел из фавора в Байрейте, сделав нескольких критических замечаний о Рихарде Вагнере. Впоследствии за глаза его называли просто Закат43.

Гитлер считал себя пророком «абсолютно нового Weltanschauung», что можно перевести как мировоззрение или идеология. Сравнивая это мировоззрение с тем, что преобладало в то время в Европе, он писал в «Майн Кампф»: «Философия жизни, вдохновленная адским духом нетерпимости [так он называл доктрины свободы, равенства и братства “еврейского” Просвещения!], может быть преодолена лишь доктриной, рожденной не менее пламенным духом [то есть его собственным], за которую будут биться с той же решимостью, доктриной, несущей идею новую, чистую и абсолютно истинную… Политические партии готовы к компромиссам, но идеология никогда этого не делает. Политическая партия склонна изменять свою программу с тем, чтобы лучше выглядеть на фоне других партий, идеология же провозглашает свою непогрешимость… В то время как программа обычной политической партии – это всего лишь рецепт того, как состряпать удовлетворительные результаты из будущих выборов, идеология – это объявление войны старому порядку вещей, существующим условиям, короче говоря, всей господствующей идеологии»44.

Задачей же политически организованной идеологии (в отличие от обычной политической партии) будет «передать идею, которая зародилась в голове одного индивида [по имени Адольф Гитлер], множеству людей и бдительно следить за тем, как она будет применяться… Величие всякой сильной организации, воплощающей творческую идею, лежит в духе религиозной преданности и нетерпимости, с которой она относится ко всем другим, потому что у нее есть пламенная вера в свою правоту… Будущее движения полностью зависит от этой преданности, даже фанатизма, с которым его члены сражаются за свое дело. Они должны верить, что только их дело является правым, и должны привести его к конечному успеху в борьбе со всеми сходными организациями, существующими в том же поле деятельности»45. «Идеология нетерпима и не может удовлетвориться позицией “одной партии среди многих”; она безапелляционно добивается своего полного и исключительного признания, она стремится к полной перестройке всей жизни общества в соответствии со своим видением вещей. Она не может примириться с тем, что какие-то институты прежнего порядка продолжают существовать»46.

Здесь позиция национал-социализма изложена черным по белому; Гитлер никогда не колебался в проведении этой линии. Он упрямо отказывался от компромиссов с любой другой организацией, какой бы правой или фолькистской она ни была. Эту позицию, когда НСДАП еще была малочисленна, ему порой приходилось отстаивать в борьбе со своими ближайшими последователями. Гитлер был пророком новой идеологии, основанной на вере, и с его точки зрения это означало необходимость свержения всех существующих вер и идеологий и создание нового мира. Рядовые национал-социалисты видели лишь внешнюю оболочку этого мессианского мировоззрения, в редких исключениях кому-то удавалось проникнуть чуть глубже, но никто не знал самой его сердцевины, ибо Гитлер надежно скрывал ее в себе.

Изложенное выше со всей очевидностью показывает, что мировоззрение Гитлера, какой бы ни была его скрытая сущность, полностью противостояло как христианству, так и Просвещению. В мире, который он хотел создать, слова «любовь», «душа», «индивидуализация», «равенство», «свобода», «социализм», «интернационализм», «либерализм» продолжали существовать и часто использоваться, но использоваться риторически и всегда с иным, специфическим значением. Гитлер хотел создать некое подобие спартанского тоталитаризма (вроде того, что создал Сталин) с полностью интегрированными в тело Народа улыбающимися, здоровыми, фанатичными и бездушными роботами вместо людей, презирающими чувство собственного достоинства как душевную проказу.

Мы помним, что Гитлер писал в «Майн Кампф», что величие арийца состояло в «желании всеми своими силами служить обществу». В этом арийце инстинкт самосохранения достиг своей благороднейшей формы, «так как он добровольно подчиняет свое “я” жизни общества и, если требуется, даже жертвует им». С самого начала Гитлеру было ясно, что жизнь немецкого народа должна быть строжайше регламентирована и унифицирована. «Я знаю, что должен быть строгим преподавателем», – говорил Гитлер Раушнингу. «Первым делом я должен создать народ», – говорил он. Народ должен был стать мечом Гитлера. «Мы должны быть жестоки (grausam), – сказал он. – Мы должны вновь [как в первобытные времена?] научиться быть жестокими с чистой совестью. Только так мы сможем вытравить из нашего народа мягкосердечие и сентиментальное филистерство, этот “уют” и бюргерское ничтожество. У нас нет времени на добрые чувства. Чтобы наш народ исполнил свою историческую миссию, мы должны заставить его быть великим»47.

«Одновременно с производством танков, пушек и самолетов, сознание народа также милитаризировалось. Вести войну за жизненное пространство можно было лишь с помощью убежденных национал-социалистов… Немцев перевоспитывали. Диктат фюрера не оставался за входной дверью. Его щупальца касались каждого члена семьи и проникали в самые затаенные мысли человека. По словам Гитлера, не должно было остаться “пустого пространства, где индивид был бы предоставлен самому себе”. Этот процесс полного пропитывания проходил почти незаметно. Его главным инструментом была [вездесущая] партия» (Гвидо Кнопп48). Ведь Гитлер писал в «Майн Кампф», что государство является «средством для определенной цели» и что цель эта состоит «в сохранении и развитии общества физически и психологически однородных созданий»49.