Третьим принципом национал-социализма был Gleichschaltung, что можно перевести как «унификация» или «интеграция» – имеется в виду интеграция чего бы то ни было в тело пропитанного нацизмом народа. Существовавшие раньше структуры общества, равно как и структура немецкого государства, должны исчезнуть. В то время Германия состояла по крайней мере из семнадцати федеральных единиц, которые сами по себе были государствами и обладали соответствующими прерогативами. Всего за несколько месяцев Гитлер смел все эти остатки феодализма и заменил их структурированной тоталитарной системой, в которой все в конечном счете стали одинаковыми существами в одинаковых мундирах. Гитлеровская идея «истинной демократии» на практике обернулась жестко структурированной армейской иерархией, где значение имели отличительные знаки униформы, а не человек внутри. Как писал один нацистский поэт, все они стали «кулаком фюрера». Мы многое узнали, разбирая природу немецкого «отказа думать», – это может помочь нам, людям постмодернистской эпохи, не только понять, как же случилось, что «от демократии отказались без всякой борьбы» (Кершоу) и почему «народ с такой готовностью отдавал все свои права и свободы» (Фридрихс), но и то, почему эта потеря демократии «в очень широких кругах» воспринималась как «искупление и освобождение» (Хаффнер).

Четвертый принцип национал-социализма касался взаимоотношений с миром за пределами Германии. Прежде всего, это означало поквитаться с Францией. Большая часть нацистской пропаганды раннего периода была просто-напросто выражением общенародных чувств, вызванных поражением в войне, ложных мифов о причинах этого поражения, а также негодования от вынужденного принятия Версальского договора. Немецкая мания величия выросла из более раннего чувства неполноценности отсталой средневековой страны, сравнивающей себя с «югом» и его духовными ценностями. Ненависть все больше и больше фокусировалась на соседней Франции, в особенности когда та стала культурной доминантой Европы и французский язык заменил латинский как lingua franca. В 1806 году Наполеон завоевал и упразднил «Священную Римскую империю германской нации». Шок от его присутствия и проведенных им реформ послужил, как мы уже видели, толчком к началу немецкого возрождения.

Если Гитлер чего-то и хотел – так это отомстить за Версаль; унизительно обставленное подписание перемирия Франции с Германией в Компьене в июне 1940 года вознесло его на вершину престижа и власти. Теперь он должен был осуществить и другие пангерманские военные цели: дать Германии «место под солнцем», завоевать для нее «жизненное пространство», которое предоставит расе господ (Herrenmenschen) принадлежащие ей по праву территории и ресурсы. Аморальные действия, ведущие к этому – будь то теории, договоры или завоевания, – оправданий, по сути, не требовали. Возводить ли «стену против коммунизма», подписывать ли с теми же коммунистами пакт о ненападении – если народ будет уверен, что это делается для его же блага и славы, он примет все что угодно.

Это подводит нас к пятому и последнему принципу национал-социализма – к антисемитизму. Джон Вайсс назвал антиеврейские настроения, господствовавшие в то время в Германии «идеологией смерти» (это название он дал и своей нашумевшей книге); Даниел Голдхаген вызвал в 1996 году скандал книгой об «элиминационистском антисемитизме в современной Германии». Обе эти книги, равно как и энергичная реакция на их появление вкупе с последующими комментариями, были запоздалой и необходимой рефлексией о немецкой ответственности за холокост. По ходу нашего повествования мы прослеживали рост этих иррациональных антиеврейских чувств. Существует множество свидетельств проеврейских действий со стороны «арийцев», но невозможно отрицать того факта, что в целом отношение к евреям было враждебным.

Бесспорно, Гитлеру не требовалось слишком много усилий для того, чтобы национал-социалист атаковал еврея. Для Гитлерюгенда же это было занятным развлечением, ведь о том, чтобы получить отпор, речи не шло. Национал-социализм хотел удалить евреев из немецкого общества. Гитлер же хотел удалить их из тела человечества физически. Понимал ли это средний национал-социалист? Почти наверняка – нет, хотя он и мог об этом догадываться, стоило лишь внимательно прочитать то, что написал фюрер, или внимательно прислушаться к тому, о чем он вопил во весь голос. Но даже если «коричневорубашечник» и знал, он предпочел бы об этом не думать. Таким образом он – прямо или косвенно – способствовал исполнению приказов фюрера и участвовал в бойне.

Программа НСДАП, второпях состряпанная в начале 1920 года Гитлером и Антоном Дрекслером, с развитием движения быстро теряла актуальность, в особенности это касалось эксцентричных пунктов об экономике и финансах. Однако Гитлер не соглашался менять эту программу ни на йоту – кроме одного пункта о вожде партии, который в изначальной версии был подконтролен верховному комитету: коль скоро Гитлеру были предоставлены диктаторские права, его власть должна быть абсолютной.

«Гитлер уважал жесткие, неизменные формулы – здесь можно увидеть влияние его католического воспитания. Важен политический символ веры, “вокруг которого вращается мир”, – говорил он. И добавлял, что “какой бы идиотской” программа ни была, “люди поверят в нее, если мы будем ее убежденно отстаивать”. Действительно, Гитлер провозгласил старую партийную программу, несмотря на ее очевидные слабости, “неизменяемой”. Устарелые, архаичные черты преобразовали ее из объекта обсуждения в объект почитания. Более того, ее целью было не давать ответы на вопросы и не определять направление движения – она просто должна была привлекать внимание. “Разъяснять – значит плодить разногласия”, – говорил Гитлер. Вера решает все. И так как он настаивал на единстве фюрера и идеологии, точно так же был утвержден принцип непогрешимого, неизменного фюрера. Один из его сторонников высказался лаконично: “Нашу программу можно выразить двумя словами: Адольф Гитлер”»6.

Гитлер шел своим путем. «Говорить на одном дыхании о Гитлере и таких властителях, как Геббельс, Геринг, Риббентроп и Гиммлер, считать Гитлера primus inter pares (первым среди равных) – значит плодить заблуждения. Он – совершенно отдельный феномен, сила, движущаяся независимо от партийных вождей, которые попадают на свои позиции по его решению, которых он использует и которые ни в коем случае не могут действовать независимо от него»7.

«Мы почти ничего о нем не знали, – признает Раушнинг. – Самые близкие его партийные товарищи не имели понятия о том, что он планирует, ни даже о том, что он намеревался заложить в основание»8. Мы уже видели, что и Шпеера, и Геббельса он оставлял в неведении не только по поводу общей картины, но и по поводу ключевых решений. «Никогда в жизни я не встречал человека, который так редко выказывал бы свои чувства, – говорит Шпеер, – если же это случалось, он немедленно вновь закрывался. Во времена Шпандау [в тюрьме после войны] я порой говорил с Гессом об этой странности Гитлера. Да, нам обоим порой казалось, что мы сблизились с ним. Но каждый раз нас ждало разочарование. Как только кто-то из нас пытался перейти на чуть более личный тон, Гитлер тут же возводил непреодолимую стену»9.