(Кировабад, 345-й полк, август – сентябрь 1989 года)

– Ну что ж, лейтенант, сразу предупреждаю: не сладко тебе придется. Вон, видишь, группа полувоенных людей у казармы?

Тут кэп, командир полка, властным жестом ткнул пальцем в окно, грязное снаружи от вечных пыльно-песчаных ветров Закавказья. Через стекло вдалеке, по другую сторону плаца, хорошо были видны фигуры солдат в желтых песчанках с множеством карманов. При виде своей будущей роты сердце молодого лейтенанта сжалось, он весь напрягся, как перед боем. Выйдя из казармы, солдаты лениво, как тараканы, расползались по местности. Одни вразвалочку кружили возле, другие присоединялись к курильщикам, третьи толпились без всякого смысла возле входа казармы. Игорь видел, как перекосилось лицо командира от негодования, словно у рачительного земледельца, который увидел на своем поле безбоязненно поднимающуюся стену сорняка, до которого не имел возможности пока дотянуться. Не ускользнуло от новоиспеченного командира взвода и то, с какой досадой полковник взглянул на громко тикающие круглые часы над дверью своего кабинета, как бы давая понять, что время и так расписано по минутам, но человек не в силах, как говорил известный книжный герой, объять необъятное. Игорю стало больно и скверно на душе, он тут же поклялся себе, что ситуацию, по меньшей мере в своем подразделении, он исправит. Тем временем командир подошел к столу, взял огромную чашку с зеленым чаем, неизвестно как умещавшуюся на маленьком блюдце с навязчивым отпечатком чайного круга, и быстро, с характерным звуком, по-крестьянски отхлебнул, а затем продолжил объяснение местных порядков хриплым грудным голосом:

– На обед уже собираются, хотя еще почти полчаса до построения. Будут курить, маяться. Седьмая рота – это сатанинская рота, полковое логово нечисти, канализация. Впрочем, как и весь полк – только что выведен из Афганистана, его бы расформировать да заново новый набрать… Ну, да ладно… – Кэп громко, не стесняясь лейтенанта, отхлебнул чаю из чашки. – Почти половина седьмой роты – афганцы, и они видят мир исключительно через стеклышко зацепившей их войны. Все себя мнят героями, больны завышенной самооценкой и думают, что Родина им должна. Хотя многие ничего толком не умеют, живут приобретенной до них славой и укоренившимися правилами дедовщины. Правда и в том, что в роте трое или четверо с орденами, и Красные Звезды у них в целом заслужены. Но это не значит, что с ними надо сюсюкать. Начнешь заигрывать – пропадешь. А они тебя обрабатывать будут! Готовься! – Кэп повысил тон, но, метнув короткий стреловидный взгляд на насупленного съежившегося лейтенанта, несуразно выглядевшего в своей парадной форме с рубашкой цвета свежевыпавшего снега, совершенно дикого, немыслимого здесь в пустыне, опять вернулся к прежней, спокойной манере разговора. У Игоря же, внешне бесстрастного, только немного побледневшего, мысли кружились каруселью и сбивались в невообразимый хаос. «Вот оно, начало, неотвратимое, которого так долго ждал, о котором думал, мечтал. Справлюсь ли? Точно справлюсь, иначе бы не ехал сюда, в эту дикую глушь!» Ему все-таки было страшно. Как это он придет, начнет командовать ротой разнузданных, но заслуженных афганцев, уже знающих запах войны и крови? Как он будет утверждать себя среди них? Ведь Красная Звезда на груди, он помнил это по Шуре Мазуренко, многое позволяет, действует, как солнечный свет, режет глаза окружающим…

А кэп – сам получивший в Афгане звезду Героя и ставший в ВДВ живой легендой – тем временем невозмутимо продолжал:

– Командир роты формально имеется, но в настоящий момент в госпитале, болеет, а вообще, служить, по-моему, не собирается. Есть зам по воспитательной работе, пугливый старлей из Новосибирска. Немного подавлен суровой действительностью ВДВ, но в целом на него опереться можно, парень неплохой. Ну, зато ты – рязанский, а значит, на месте разберешься. Кто Рязанское закончил, тот выдержит. Если, конечно, захочет. Через неделю зайдешь лично ко мне на доклад – относительно дел в роте, напрямую, независимо от непосредственных начальников и комбата. Мне нужен свежий взгляд. Да и на тебя взглянуть не лишним будет… Все ясно, командир первого взвода седьмой роты?!

Полковник пристально осмотрел Игоря оценивающим взглядом, пытаясь понять, что скрывается за его безукоризненно отутюженной белой рубашкой с золотистыми погонами, что за мысли упрятаны за упорным взглядом.

– Так точно! – выдохнул Игорь, стушевавшийся и готовый упасть в обморок от избытка информации и стремления начать службу в самой гиблой роте. Во рту у него пересохло. Ему, впервые в жизни оказавшемуся в кабинете командира части, все казалось дивным: и старый, аэродромом раскинувшийся на треть кабинета, прямоугольник стола, и слегка покосившийся шкаф с документами, и неприступный, тускло-стальным взглядом взирающий на людей громадный сейф. Все вещи тут выглядели внушительно, лапидарно и имели четкое практическое предназначение; ничего лишнего, никакого намека на роскошь или украшение помещения. И все же в этом кабинете, в каждом его уголке и на каждом сантиметре стола чувствовалась грозная, величественная, захватывающая энергетика героя, и освободиться от ее влияния ему, Игорю, вдохновленному картинными историями об афганском полке и его командире, было не под силу.

Сам командир, Василий Васильевич Пименов, чем-то походил на непритязательного, несокрушимого спартанца. Невысокого роста, плотно сбитый и подвижный, он прослыл человеком крутого, но справедливого нрава. Мог явиться ночью и неожиданно проверить караул, перепугав одним своим видом; мог заглянуть в столовую, устроив там переполох. Придя в полк, грозный полковник заставил всех офицеров сдавать нормативы, чем вызвал недовольство одних и уважение других. Однажды, застав весьма авторитетного в полку капитана в наряде в хмельном виде, без сомнения отправил его на гауптвахту. Зато в другой раз, когда у солдата не раскрылся на прыжках парашют и он сумел приземлиться на запасном, не раздумывая и не разбираясь в причинах происшествия, предоставил ему на десять суток отпуск. И не дал ходу делу, когда полковое расследование показало: чтобы отличиться, солдат сам пошел на такой шаг, перевязав себе пучок строп шнурком. Игорь хорошо знал, как, будучи майором-комбатом, его теперешний командир обеспечил разгром крупной базы афганских мятежников. Возглавив полк, не зазнался, не забронзовел и по-прежнему вызывал уважение как неординарная личность.

Кэп во время коротких монологов прохаживался по кабинету, как хищный зверь в клетке зоопарка, возбужденный назойливыми посетителями. Иногда создавалось впечатление, что полковник разговаривает сам с собой, словно размышляя вслух. Он казался Игорю невероятно живым, поджарым и абсолютно не похожим на привычных училищных полковников, тяжелых, с отвисшими лицами, на которых чаще всего прочитывался притупившийся интерес к жизни. В этом же был иной химический состав. Острый изгиб подбородка, тонкие, такие же острые формы небольшого носа, ромбовидные скулы и резкие, уверенные жесты выдавали в нем жесткого командира и упрямого человека. Да и форма его с трехзвездными погонами, хотя и была заношена и не блестела натертыми металлическими частями, все же какими-то едва видимыми штрихами подчеркивала, что перед ним бывалый вояка, подлинно боевой, а не книжный командир. Все на нем и вокруг него несло печать выверенного и четко поддерживаемого порядка, и впечатление о нем у Игоря не испортили даже свежие, утром выступившие соляные разводы под мышками на светло-зеленой рубашке без рукавов, основательно выбеленной постоянно висящим над Кировабадом солнцем.

– Если возникнут проблемы, разрешаю прийти раньше. Меня дела в этой роте очень сильно беспокоят. Фактически за ротного и будешь… пока. После обеда на построении полка представлю тебя твоему комбату, а пока знакомься с личным составом, не теряй времени.

– Разрешите идти?

– Давай, дерзай, лейтенант! – махнул рукой полковник, и в его глазах мелькнула тень сомнения к чрезмерно козыряющему лейтенанту. Колючий взгляд командира спрашивал: «А кроме «Есть!» и «Так точно!», лейтенант, что еще умеешь делать? Ладно, посмотрим на тебя через пару дней…»

Игорь выбрался из кабинета и ладонью вытер испарину на лбу. Церемониал представления занял всего несколько минут, но от напряжения он чувствовал себя опустошенным, выжатым. Безумно захотелось прислониться спиной к прохладной, выкрашенной в неясный цвет стене и постоять пару минут, закрыв для верности глаза. Да нельзя, накрахмаленная рубашка вмиг почернеет. Он ощутил, как от всеохватыващей духоты струйка пота стекла под майкой между лопаток. То ли еще будет! Как же они тут служат в этом вечном пекле?! Узкий и длинный, как тоннель, штабной коридор был пуст, и напряжение как-то сразу отпустило Игоря, он обмяк, расслабился и до лестницы прошел совсем не молодцеватой, а даже острожной походкой, сам пугаясь громыхания тяжелых подкованных сапог по грубому дощатому полу. Игорь думал о впечатлении, которое произвел на командира полка. Правильно ли он представился? Вроде все сделал, как учили. Но, кажется, строевой подход тут ни к чему, смотрелся глупо и бездарно… А даже по тому, как кэп относился к формальному соблюдению иерархических почестей, Игорь угадывал конкретного прагматичного человека, ценящего реальные достижения гораздо больше обрамляющей их бутафории.