Но на берегу обессиленных моряков поджидала новая напасть – горцы. Давно наблюдая за гибнущим судном, они теперь, почуяв наживу, бросились на берег. Хлестал дождь, и стрелять черкесы не могли, тогда они бросились «в шашки». Началась отчаянная рукопашная. Наши отбивались обломками весел и… камнями. Есть свидетельство, что «мичман Бутаков схватил весло и, размахивая им, бросился вперед, за ним устремились остальные». Поразительно, но, получив отпор, черкесы отхлынули, а потом, завидев выброшенный вдалеке на отмель бриг «Фемистокл», кинулись туда.

Оставаться на берегу было опасно, черкесы могли вернуться в любой момент. И Панфилов повел свое почти безоружное воинство к реке. Однако перейти бурлящий поток Туапсе было нереально. Сзади же снова набегали черкесы. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не помощь оказавшихся на противоположном берегу солдат. Вскоре команда «Луча» была переправлена на другую сторону реки и оказалась в безопасности.

Шторм выбросил на берег в тот день целую эскадру из тринадцати судов. Большими были и потери в людях. Что касается «Луча», то его потери были минимальны: трое погибших и несколько раненых. Что касается Бутакова, то и при переправе на берег и при драке с горцами он вел себя весьма храбро, быстро и четко исполнял все приказания Панфилова.

Из доклада Лазарева: «Бедствие, постигшее мелкие суда наши на рейде Туапсе, есть одно из тех происшествий, которые случаются чрезвычайно редко и которые превосходят почти всякое вероятие. По действию, которое буря имела на суда наши, снабженные и управлявшиеся наилучшим образом, видно, что ураган свирепствовал с необыкновенной жестокостью и что огромное волнение, отражавшееся от берегов, кипело, как в котле. Оно, по-видимому, вливалось в таком количестве, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз так, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз, так что они не могли с необыкновенной легкостью подыматься на волнении…»

Это был самый настоящий форс-мажор, или, как говорили на русском флоте, «непреодолимые морские препятствия». А потому офицерам и матросам выдали деньги за погибшее имущество и наградили.

По возвращении в Севастополь Бутаков был награжден сразу двумя орденами. За участие в высадке десанта знаменитой «клюквой» – орденом Святой Анны 4-й степени, который носили не на мундире, а на эфесе сабли. И орденом Святого Станислава 3-й степени и окладом годового жалованья за храбрость при крушении «Луча». Что ж, начало службы было многообещающим. Еще и года не служа на Черноморском флоте, Бутаков уже побывал в двух серьезных передрягах. Теперь он был уже не желторотым юнцом, а понюхавшим пороха офицером.

Интересно, что мужественное поведение Григория под Туапсе было по достоинству оценено в его семье. Отец был, несомненно, рад, что сын его не опозорил, а вел себя в непростой обстановке весьма достойно. Помимо этого авторитет Григория признали и братья, и прежде всего старший Алексей. Иначе трудно объяснить его письмо Григорию из Кронштадта, где он советуется, просить ли ему отца о переводе на Черноморский флот. Любопытен и ответ младшего брата: «…как бы ни приятно было мне, чтоб ты служил в одном со мною флоте, не советую, если могу советовать, переходить сюда. Трудно, почти невозможно ужиться почти со всеми командирами, через которых можно бы выбраться на ветер. Все они чудные моряки, каких от души желаю более русскому флоту, но капризны, вздорны, дерзки до Чрезвычайности, и, правду сказать, почти нельзя обращаться с “черноморами” иначе, как с матросом, потому что как редки минуты истинного счастья для человека, так редки здесь образованные люди. далее, зачем пустишь ты на ветер репутацию, которую ты заслужил в том флоте и которая даром достается, да не нашему брату».

Не будем искать в письме гриши бутакова неприятия им черноморских порядков и нелюбви к командирам. просто старший брат попросил совета у младшего, и тот, преисполненный собственной значительности, пишет ему ответ, пытаясь казаться и мудрым, и остроумным.

А затем последовало назначение, о котором Бутаков мог только мечтать, – на шхуну «Ласточка», готовящуюся к плаванию в Грецию в распоряжение нашей миссии. Это значило, что свой экзамен Лазареву мичман сдал с оценкой «отлично» и отныне адмирал берет покровительство над ним.

Жил Гриша Бутаков, если не считая каждую копейку, то уж считая каждый рубль, это точно. Семья была большая, сестры на выданье. Их родителям надо было и учить, и одевать, и в свет выводить, где бы они могли найти подходящую партию. Что касается сыновей, то они должны были крутиться сами. Пока в Севастопольском адмиралтействе вооружали «Ласточку», Григорий проводил свободное время в Морской библиотеке, читал книги на английском и итальянском. Любознательный мичман был замечен посещавшими библиотеку старшими офицерами. Поэтому вскоре по предложению Корнилова Григория выбрали в ревизионную комиссию библиотеки. Там же в комиссии трудились и другие птенцы гнезда Лазарева – Лесовский, Попов и Шестаков.

Завидуя Бутакову, Шестаков говорил откровенно:

— Хорошо тебе, Гриша, и мир посмотришь, и прибавку к жалованью получишь.

— Хочу книг себе прикупить, там, говорят, они дешевле, чем у нас.

Переход в Эгейское море прошел без неожиданностей. Служба при миссии была не столь трудна, как у берегов Абхазии. Служба на «Ласточке» дала Бутакову хорошую практику, расширила кругозор. Домой он вернулся заметно возмужавшим и с чином лейтенанта, да и библиотеку пополнил редкими в России изданиями.