Вечером Пеппоне повстречал дона Камилло на улице.

— Вы, дон Камилло, смотрите, такие провокации вас до добра не доведут, плохо кончите.

— О чем ты? Какие провокации? Вы трубите в свои трубы, мы звоним в колокола. Это и есть демократия, товарищ! А если только кому-то одному позволено шуметь, то это — диктатура.

Пеппоне проглотил. Но в одно прекрасное утро дон Камилло обнаружил, что на площади, прямо перед церковью, всего в полуметре от церковного двора, за ночь были установлены карусель, качели, три тира, американские горки, автодром, комната страха и еще какие-то неведомые аттракционы. Владельцы парка развлечений показали ему официальную бумагу за подписью мэра, и дону Камилло ничего не оставалось, как затвориться в приходском доме.

Вечером поднялся адский шум: шарманки, громкоговорители, петарды, вопли, звонки, пение, свист, рев, рычанье и улюлюканье.

Дон Камилло пошел к Распятию, чтобы выразить свое возмущение.

— Какое неуважение по отношению к дому Божию! — воскликнул он.

— А что, в этом есть что-то аморальное или недостойное? — поинтересовался Иисус.

— Да нет, качели, карусели, автодром — в основном ребячьи развлечения.

— Тогда это и есть демократия.

— А как же весь этот шум-гам?

— Гам — тоже демократия, если не переходит границ законного: там, где кончается церковный двор, командует мэр, сын мой.

Приходской дом отстоял от церкви метров на тридцать, торец его выходил на саму площадь, и прямо под окном торцевой стены установили один из аттракционов, пробудивший в доне Камилло изрядное любопытство. Это был столбик вышиной в метр, на верхушке которого располагалось что-то вроде обитого кожей гриба. А за ним — еще один столбик, потоньше и повыше, со шкалой от 1 до 1000. Аттракцион назывался «Силомер», по грибу ударяли кулаком, и стрелка показывала силу удара на шкале. Дон Камилло подглядывал за происходящим через прорезь в ставнях, и это зрелище начинало его забавлять. К одиннадцати вечера рекордной отметкой было 750 — столько получил скотник Гретти, по прозвищу Лопата, каждый кулак которого был величиной с мешок картошки. И тут подошел в окружении своей команды товарищ Пеппоне.

Все сбежались посмотреть на мэра и начали кричать «Давай, Пеппоне, давай!». Пеппоне снял пиджак, закатал рукава, встал, расставив ноги перед снарядом, прикинул расстояние. Наступила абсолютная тишина, даже дон Камилло и тот затаил дыхание, сердце его заколотилось как сумасшедшее. Кулак Пеппоне просвистел в воздухе и обрушился на гриб.

— Девятьсот пятьдесят, — закричал хозяин аттракциона, — только однажды, в 1939 году в Генуе я видел, как кто-то выбил 950, — это был портовый грузчик.

Толпа заревела в восторге.

Пеппоне надел пиджак, поднял голову и посмотрел на окно, за которым притаился дон Камилло.

— Если кому интересно, — сказал он громко, — то пусть имеет в виду, что на отметке 950 ему ничего хорошего не светит.

Дон Камилло пошел спать, его лихорадило. На следующее утро он преклонил колени перед Распятием главного алтаря и вздохнул.

— Господи, он увлекает меня за собой в бездну.

— Крепись, дон Камилло, не поддавайся.

Вечером дон Камилло подбирался к щели в ставнях с таким чувством, будто шел на эшафот. Слух о вчерашнем в мгновение ока распространился по округе, и народ собирался со всех окрестностей, чтобы насладиться зрелищем. При появлении Пеппоне по толпе пробежал шепот: «Вон он! Идет!»

Пеппоне с усмешкой посмотрел в сторону окна, снял пиджак и занес кулак. Народ замер.

— Девятьсот пятьдесят два!

Дон Камилло увидел, как тысячи глаз впились в закрытые ставни его окна, и тут благоразумие покинуло его, и он бросился вон из комнаты.

— Если кому интересно…

Пеппоне не успел договорить о том, что сулит кому-то на отметке 952, как перед ним уже стоял дон Камилло.

Толпа захлебнулась и смолкла.

Дон Камилло выпятил грудь, встал поустойчивее, отбросил шляпу назад и перекрестился. Потом он занес свой мощный кулак и обрушил его на шляпку гриба.

— Тысяча — взвыла толпа.

— Если кому-то интересно, пусть имеет в виду, что на отметке тысяча его ничего не ждет.

Пеппоне побледнел, его командиры смотрели не то обиженно, не то разочарованно. Остальные радостно ухмылялись.

Пеппоне взглянул дону Камилло в глаза и снял пиджак. Он встал перед силомером и занес кулак.

— Господи, — взмолился дон Камилло.

Кулак Пеппоне мелькнул в воздухе.

— Тысяча — заорала толпа. Люди Пеппоне запрыгали от радости.

— На отметке тысяча никому ничего не светит, — подытожил Косой, — лучше оставаться на равнине.

Пеппоне, ликуя, отошел, дон Камилло, тоже ликуя, направился в противоположную сторону.

— Благодарю Тебя, Господи, — сказал он, опустившись на колени у Распятия, — я так боялся…

— Не достать до тысячи?

— Нет, того, что этот упрямец до нее не дотянет, это было бы на моей совести.

— Знаю, вот Я ему и помог, — ответил Христос, — к тому же Пеппоне, как только тебя завидел, страшно испугался, что ты не сумеешь выбить 952.

— Может, и так, — пробормотал дон Камилло, которому иногда было приятно показаться скептиком.