Белинский Виссарион Григорьевич
Шрифт:
Но именно это-то откровенное признание и доказывает, что для Давыдова существовало отрицаемое им в себе; что глубокая натура его понимала все, – даже и то, что не было ее преобладающею потребностию. Ограниченность состоит в неразумении, в непонимании, и некоторыми принимается заодно с моральностью; а всеобъемлемость и многосторонность почитаются заодно с безнравственностию, и потому Шекспир, Гете, Пушкин в глазах этих некоторых – безнравственные поэты, у которых только одна внешняя художественность, без любви. Хотя Давыдов и не принадлежит к всеобъемлющим поэтам, каковы Шекспир, Гете и Пушкин, но тем не менее и ему многое человеческое было доступно, а в числе этого многого – и то чувство, которым обязаны мы красоте и грации в образе женщины. Страстный по натуре, он иногда возвышался до чистейшей идеальности в своих поэтических видениях:
Я был, я видел божество;Я пел ей песнь с восторгом новым;И осенил венком лавровымЕе высокое чело.Я, как младенец, трепеталУ ног ее в уничиженьиИ омрачать богослуженьеПреступной мыслью не дерзал.Ах! Мне ль божественной к стопамНесть обольщения искусство?Я весь был гимн, я весь был чувство,Я весь был чистый фимиам!Эти куплеты взяты нами из прекрасного стихотворения «Душенька»; но вот окончание другого, еще лучшего, стихотворения «Речка», которое подтверждает нашу мысль:
Явлюсь, весь в думу превращенный,На берега твоих зыбей,В обитель девы незабвенной,И тихо, странник потаенный,Невидимым проникну к ней.И, неподвластный злым укорам,Я облеку ее собой.Упьюсь ее стыдливым взором,И вдохновенным разговором,И гармонической красой.Ее – чья прелесть – увлеченье,Светла, небесна и чиста,Как чувство ангела в моленьи,Как непорочно сновиденье,Как юной грации мечта!Но особенную ценность должны иметь те стихотворения Давыдова, которых предмет – любовь и в которых личность его является такою рыцарскою, а его знание воина приобретает чрез то столько благородной, возвышенной поэзии. Эти пьесы тем драгоценнее, что они единственны в нашей литературе и не имеют себе ни образцов, ни подражаний. Почти все они (впрочем, их очень немного) отличаются гармоническими стихами, между которыми иные могут назваться пластически-прекрасными; таковы, например, эти:
А я?.. мой жребий пасть в боях,Мечом победы пораженным,И может быть, врагом влеченный на поляхЧертить кремнистый путь челом окровавленным!Или:
О Лиза! сколько раз на миртовых полях,Среди грозы боев, я, презирая страх,С воспламененною душою,Тебя, как славу, призывал,И в пыл сраженья мчалКрылатые полки железною стеною…Кто понуждал меня, скажи,От жизни радостной на жадну смерть стремиться?Одно, одно мечтание души,Что славы луч моей на милой отразится;Что, может быть, венок, приобретенный мнойВ боях мечом нетерпеливым,Покроет лавром горделивымЧела стыдливое подруги молодой!Эти прекрасные стихи из известной пьесы, которая так грациозно начинается:
Нет! полно пробегать, с улыбкою любви,Перстами легкими цевницу золотую!Пускай другой поет и радости свои,И жизни счастливой подругу молодую —Такова же пьеса, которая начинается стихами:Возьмите меч – я недостоин брани!Сорвите лавр с чела – он страстью помрачен!О боги Пафоса! окуйте мощны дланиИ робким пленником в постыдный риньте плен!и которой окончание дышит такою роскошью чувств и поэтических красок:
Ах! пусть бог Фракии мне громом угрожаетИ, потрясая лавр, манит еще к боям —Воспитанник побед прах ног ее лобзаетИ говорит «прости» торжественным венкам…Но кто сей юноша блаженный,Который будет пить дыханье воспаленноНа тающих устах,Познает мленье чувств в потупленных очахИ на груди ее воздремлет утомленный?В ныне вышедшем издании стихотворений Давыдова помещена и его большая пьеса «Договоры», написанная им еще в 1806 или 1807 годах. Долго о ней не было никакого слуха, как вдруг недавно была она перепечатана в одном журнале, с таким объяснением от автора, что ее прежде не понимали, считая за сентиментальное стихотворение, тогда как она – сатира. Мы на этот раз не согласны с автором – да простит нам тень его! Мы думаем просто, что молодой и удалый гусар поддался на минуту духу сентиментальности, царствовавшей тогда в русской литературе, и не имел смелости, в зрелые лета, сознаться в этом самому себе, забыв, что быль молодцу не укора. В этой пьесе, явно выходящей из сферы таланта Давыдова, мало хорошего; но вот лучшее:
…Что видим мы в театрах? – Малый кругРазумных критиков, а прочие – зеваки.Глупцы, насмешники, невежды, забияки.Открылся занавес. Неистовый геройЗавоет «на стихах» и, в бешенстве жеманном,Дрожащую княжну дрожащею рукойУдарит невпопад кинжалом деревянным;Иль, небу и земле отмщением грозя,Пронзает грудь и, выпуча глаза,Весь в клюквенном соку, кобенясь, умирает…И ужинать домой с княжною уезжает.