– Выйдет, не выйдет, – заслуга не ваша будет. Скажу вам одно, что если бы все так рассуждали, как вы, то люди до сих пор бы руками хлеб молотили.

Наконец, в окне мельницы показалась голова Лифана Ивановича.

– Готово. Пущать, что ли?

– С Богом, – отвечал я.

– Ну, дай же Бог, – сказал Лифан Иванович и, сняв шапку, перекрестился.

Перекрестились и все. Лифан Иванович скрылся. Я встал у барабана. Послышался шум падающей воды и плеск её по водяному колесу. Передаточное колесо тронулось. Ремень натянулся и барабан с гулом завертелся. С каждым оборотом гул и быстрота усиливались. Наконец, барабан завертелся так, что отдельные зубья слились в одни сплошные полосы, и он стал издавать однообразный, сплошной, ровный гул.

Я пустил первый сноп в барабан и, подержав его некоторое время, вынул назад. Оставшиеся колосья были пусты. Опыт удался. На другой день молотьба. была в полном разгаре. Отчётливо и гулко работал барабан. В нижнем отделении насыпались зёрна для посева.

Десятки крестьянских телег ждали очереди, надоедая и приставая ко мне отпустить каждого прежде других. Мои мужики, начавшие было роптать, что я «ошибил» их тем, что отвёл время на пашню, повеселели, когда получили заимообразно семена. Я воспользовался этим и выдал им строго по расчёту сколько нужно на десятину. К просьбам о прибавке я оставался глух и нем, как рыба. Вся округа всполошилась, – всем нужны были семена, ни у кого их не было, все готовы были брать их на каких бы то ни было условиях, только не за наличные деньги, – денег ни у кого не было. Я выдавал всем или целым обществам, или отдельным товариществам за круговою порукой, с условием возвратить взятое количество пудов в сухом и чистом виде к новому году.

Условия были выгодные и для них, и для меня, для них – потому, что пуд ржи дошёл до одного рубля, вместо 40 к., а для меня было выгодно то, что, вместо сырого, я получу сухой хлеб, что составляло разницу процентов на 15.

Молотилка работала день и ночь. Окончив молотьбу на семена, я начал молотить хлеб на продажу, высушивая на своих сушилках.

Приехал Чеботаев посмотреть. Он пришёл в восторг и горячо поздравил с успехом.

– Поздравляю, поздравляю! – говорил он, после лазанья за мной по всем мытарствам моего молотильного заведения. – Маг и волшебник! Отлично, отлично!

– Ну, что, служить ехать или хозяйничать?

– Хозяйничать, батюшка, хозяйничать. Вам можно. Я очень рад, что ошибся.

– Могий вместити да вместит, – повторил я его любимую фразу.

Мы оба весело рассмеялись.

– Разве может сравниться с этою деятельностью служба? Там, вместо меня, кандидатов миллион, а здесь я незаменим. Здесь каждый мой день проходит с пользой и толком; каждый день я оставляю видимый след моего существования. Если Господь даст мне долгую жизнь, вся она под конец будет у меня, как на ладони. Всё то, что я сделал, и миллион того, что сидит у меня в голове, скажут больше мне и детям моим, чем разные архивные предания о моей службе.

– С Богом, с Богом. Теперь вам только к нам в земство.

– Я в земство не пойду. Во-первых, я ещё не вполне ознакомился с существующим положением дел, а, во-вторых, я не променяю природу на людей. Природа мой враг, но враг честный, великодушный, добросовестный. В случае моей победы, этот мой враг первый закричит обо мне, дав мне тройной урожай. А там – люди. А вы знаете, и в церкви молятся; «избави нас Боже от клеветы человеческой». Люди за добро, за любовь к ним мстят и грязью марают. Каждого отдельно я люблю, всегда помогу ему, чем могу, но я не люблю масс, стада людского. Я боюсь его, – в прошлом оно воздаст справедливо, но в настоящем сделает всякую гадость и отравит жизнь.

Организация местной хлебной торговли. – Поездка в город за деньгами. – Разговор с Чеботаевым. – Планы относительно сбыта хлеба. – Русский американец. – Организация отправки хлеба помимо города прямо в Рыбинск. – Зима, весна, неурожайный год. – Рыбинск.

Время шло, погода, наконец, установилась, но большая половина урожая погибла. Благодаря сушилкам, я представлял счастливое исключение. Весь почти мой хлеб, высушенный, лежал в амбарах, и я с нетерпением ждал времени, когда погода позволит отправить его в город для продажи, так как в деньгах сильно нуждался. Правда, сушка стоила мне лишних денег, но я с лихвой надеялся наверстать их продажей хлеба в такое время, когда, почти наверное, ни у кого его не было. Как только просохла дорога, я послал для пробы 500 п. Партия была продана по 72 коп. Мне обошлась молотьба и сушка по 18 коп. с пуда, извоз 15 коп., земля, пашня, удобрение, жнитво, подвоз снопов, администрация – 13 коп. Итого 41 коп. Пользы получалось 31 коп. на пуд, т. е. до 75 %. Долго не думая, я послал сразу партию в 10 тыс. пудов.

Увы! с моим хлебом повторилась обычная история.

Продажа хлеба производится у нас в городе, куда его привозят на лошадях (по железной дороге, не смотря на то, что она находилась от меня на расстоянии всего 50 вер., а город в 130 верстах, возить не выгодно: мешки, нагрузка, выгрузка, доставка в городе на базар, – всё это значительно превышало стоимость провоза на лошадях).

Вся хлебная торговля сосредоточена в руках 5 – 6 купцов, которые и покупают его по очереди на базаре, делая так называемую «одну руку». Смотря по надобности, купцы повышают или понижают цены. Мало хлеба на базаре – цена повышена, слух быстро разносится по деревням, и хлеб в изобилии появляется на рынке. Тогда купцы сбавляют цену, зная, что назад хлеб не повезут.

Мой хлеб был единственный на базаре. Проведав, что хлеб одного владельца, купцы, промучив приказчика три дня, заставили его продать весь хлеб по 28 коп.

– Да как же вы смели? – закричал я.

– Помилуйте! Что ж мне было делать? В первый день мне предложили 45 коп., на второй 85 коп., а на третий 28 коп., с угрозой на четвёртый дать только 20 коп. Подводчики ждать не хотят, чуть не за горло хватают, чтобы дал расчёт. Ехать назад? Туда да назад – лишних 30 коп. выбросишь – опять толков нет. Знаю, к тому же, что вы без денег. Ссыпать в городе и ждать время – извозчиков нечем рассчитать. Подумал, подумал и продал.