– Доктор Ричардсон, вы же психиатр, – проговорил инспектор. – Кому, как не вам, угадывать чужие мысли? – И сделал рукой широкий жест, давая понять, что готов выслушать любые мои версии.

– Ей здесь не слишком нравилось, – ответил я. – Мэри Уильямс недавно написала заявление об увольнении по собственному желанию.

– И почему же ей здесь не нравилось? Есть у вас какие-нибудь догадки?

– Тяжело работать с душевнобольными.

Купер понимающе кивнул.

– А у вас не сложилось впечатления, что у нее самой было… не все в порядке в этой области?

– Мэри Уильямс не давала никаких поводов так думать. Нет.

– Но согласитесь, ее поступок…

– Да, очень опрометчивый.

Когда мы прощались, я почувствовал, что Купер недоволен моими краткими ответами. Инспектор явно рассчитывал на большее.

На следующий день Купер вернулся снова, вслед за его черным седаном вереницей тянулись полицейские фургоны. На гравий спрыгнули констебли с собаками, разбились на группы и разошлись по вересковой пустоши. Другие направились к болотам.

Два часа спустя медсестра сообщила, что Купер вернулся. Он ждал в вестибюле, стоя рядом с доспехами, и прижимал к груди шляпу.

– Доктор Ричардсон…

– Да, инспектор?

– Мы ее нашли.

Лицо Купера было мрачным.

– Где?

– В камышах.

– Какой ужас.

– Конечно, нужно еще сделать вскрытие, но, судя по всему, Мэри Уильямс утонула.

– Вы уверены, что она сама…

– Признаков насильственной смерти нет, – заверил Купер. – На кустах нашли клочки ее формы. Похоже, она пробиралась вдоль берега, но заблудилась и побежала к болотам.

– Побежала?

– Мэри Уильямс потеряла туфли. В грязи остались отпечатки ног. Много, в разных местах.

– Понимаю.

Купер помолчал. Некоторое время он разглядывал доспехи и наконец спросил:

– Значит, с вашей медсестрой не все было в порядке, доктор Ричардсон.

– Видимо, нет.

– Так я и знал.

Купер посмотрел на меня с намеком, давая понять, что вчера я мог бы не упрямиться и сказать все начистоту.

На той же неделе позвонил журналист из местной газеты, но я отказался с ним разговаривать. К счастью, когда заметку все же напечатали, никаких нелепых домыслов в ней не было. Из гибели Мэри не стали делать сенсацию. Родители Мэри сообщили, что последние несколько месяцев тревожились за ее здоровье. Мэри стала рассеянной, часто плакала. Мое внимание привлекло предложение в конце статьи. Узнав, что вся семья Мэри состоит в христианской оккультной секте под названием «Монмутское братство», я призадумался.

Похороны были скромные, присутствовали только родные и друзья. Я написал письмо с соболезнованиями и отправил венок. Мейтленд беспокоился, что теперь начнутся проблемы.

– Скажут, мы должны были заметить, что девушка нездорова. Мол, проявили бы бдительность, ничего бы не случилось.

Но никто на нас не жаловался и не требовал расследования.

Несколько недель атмосфера в больнице царила подавленная. Все старались быть внимательнее и добрее друг к другу, а в столовой переговаривались чуть ли не шепотом. Даже Осборн в кои-то веки воздержался от шуток и хвастовства.

– Хорошая была девушка, – произнес он с необычной для него искренностью. – Жаль бедную Мэри…

Когда жизнь постепенно начала возвращаться в прежнюю колею, Джейн как-то взяла меня за руку и сказала:

– Надо было поговорить с Мэри. Теперь я чувствую себя виноватой…

– Ты все равно ничего не смогла бы сделать, – ответил я, сжав ее руку в ответ. – Успокойся.

– И все-таки…

Погладив Джейн по щеке, я сказал:

– Не казни себя. Этим горю не поможешь.

Каждый раз, когда я входил в комнату сна, невольно вспоминал, как Мэри сидела здесь, придвинувшись поближе к свету, и нервно оглядывалась, едва заслышав, как открывается дверь. Иногда впечатление было такое отчетливое, что на месте другой сестры я видел перед собой Мэри.

Бедняжка поднялась по лестнице и вышла, даже не закрыв дверь. Пробиралась по крутому склону, порвала одежду, потеряла туфли. В темноте кинулась через болото, бежала куда глаза глядят, пока не споткнулась и не упала в глубокую холодную топь. Каждый вечер перед сном я ломал голову над одним и тем же вопросом: от какой опасности спасалась Мэри Уильямс?

Когда я собирался уходить из кабинета Мейтленда, он протянул мне направление.

– Не могли бы вы осмотреть этого джентльмена?

Вопрос был задан спокойно, почти небрежно, но меня обмануть было трудно. Мейтленд хотел загладить ущерб, нанесенный репутации больницы скандалом с Мэри Уильямс. В Уилдерхоупе давно пора было начать прием приходящих пациентов, – это не только улучшит мнение о нас в местных кругах, но и поможет задобрить Совет здравоохранения.

Нового пациента звали Эдвард Бёрджесс. Во время войны этот мужчина четыре года проработал армейским шофером и все это время демонстрировал отменное здоровье. Потом пошел служить пехотинцем, был направлен на фронт и там вместе с товарищами попал под обстрел. Бомбежка спровоцировала стремительное ухудшение душевного здоровья. Бёрджесс был доставлен в медпункт на береговом плацдарме в Нормандии. Оттуда его эвакуировали в Англию и с тех пор лечили различными способами. Хотя внешне все как будто наладилось, Бёрджесс постоянно оставался в напряженном состоянии и был склонен к приступам тревоги. Бёрджесса назначили на бумажную работу, а после демобилизации он занялся логистическим бизнесом в Ловстофте, причем весьма успешно. За короткое время Бёрджесс стал уважаемым членом местной торговой ассоциации. Заслуги его были настолько общепризнанны, что Бёрджесса вскоре выбрали ее президентом. И все же его продолжали мучить тяжелые воспоминания, а по ночам снились кошмары, в которых он снова видел поле боя и переживал ужасы войны. Несколько раз в неделю Бёрджесс просыпался от собственных криков, весь в поту. Время от времени пропадала чувствительность в ногах. Состояние Бёрджесса осложняло совместную жизнь с женой, и в конце концов после долгих споров и уговоров супруга наконец заставила его обратиться к врачу.