– Хочу домой, – повторил Чепмен.

Я подошел к нему и осторожно разжал пальцы, стискивавшие прутья. Затем медленно повел в сторону кровати. Чепмен не сопротивлялся и покорно последовал за мной.

– Пожалуйста, сядьте, мистер Чепмен. Сейчас я вам помогу.

Я позвал медсестру и попросил приготовить амитал натрия для укола.

– Скоро случится что-то плохое, – произнес Чепмен, заламывая руки.

– Что именно?

Чепмен помотал головой.

– Я чувствую.

– И что же вы чувствуете?

Бедняга лишь наморщил лоб и снова невнятно забормотал. Когда вернулась медсестра, мы вместе уложили мистера Чепмена в кровать, и я сделал укол.

– Вам этот препарат вводился уже много раз, – сказал я. – Может возникнуть легкое головокружение.

Чепмен тяжело вздохнул. Похоже, успокоительное начало действовать. Я ожидал, что пациент начнет дышать глубже, но, как ни странно, этого не произошло. Дыхание оставалось таким же частым и прерывистым. Я велел медсестре проследить за ним и позвать меня, если пациент опять начнет беспокоиться.

– Хорошо, доктор Ричардсон, – ответила медсестра. – Где мне вас найти?

– В комнате сна.

До этого я был занят и не обратил внимания на ее внешность. Медсестра была одета в форму нового образца – короткие рукава, пуговицы на груди, лямки фартука на плечах, шапочка-таблетка. Сборки на талии подчеркивали стройную фигуру. Девушка была довольно высокая, но запястья и щиколотки отличались тонкостью и изяществом. Черты лица нежные, глаза яркого оттенка зеленого.

– Спасибо, сестра…

Я смущенно умолк.

– Тёрнер, – подсказала она. – Джейн Тёрнер.

Выходя из палаты, я оглянулся. Медсестра по-прежнему стояла возле палаты мистера Чепмена, и, когда наши глаза встретились, она едва заметно улыбнулась.

Я шагнул в вестибюль и хотел было закрыть дверь, ведущую в отделение, но тут появилась девушка с кухни с горой подносов в руках. Кивнув мне, она спустилась по лестнице в подвал. Мне любопытно было посмотреть, что происходит, когда пациенток комнаты сна будят, поэтому я последовал за ней. Старшая медсестра, Дорис Дженкинс, руководила двумя подчиненными, включая совсем молоденькую практикантку. Сестра Дженкинс разговаривала со мной очень уважительно, и я дал ей понять, что пришел не распоряжаться, а просто наблюдать за обычным распорядком.

Разбудить пациенток оказалось непросто. На самом деле состояния полноценного бодрствования они так и не достигли. Глаза их были полузакрыты, казалось, они спали на ходу и даже во время еды. Челюсти двигались лениво и вяло, как у коров, жующих жвачку. Передвигались пациентки опираясь на руки сестер, иначе бы просто упали. Я пытался заговорить с Кэти Уэбб, девушкой, которой проводили электрошоковую терапию, но та лишь остановила на мне бессмысленный взгляд и ничего не ответила.

Сноровка медсестер произвела на меня большое впечатление. Вместе они работали четко, будто сложный механизм. Пациенток кормили, мыли, водили в туалет, укладывали обратно в кровать, давали лекарства. В длинных белых рубашках пациентки напоминали тихие, медленно скользящие привидения. Когда все снова заснули, я обратил внимание на отвратительную вонь. Запахи клизмы и пищи смешивались в воздухе и надолго застаивались в помещении.

Со мной сестра Дженкинс была очень вежлива, но с подчиненными разговаривала резко. Я решил, что она строга и не допускает ни малейших нарушений дисциплины. Перед уходом сестра Дженкинс сказала практикантке:

– Вернусь в одиннадцать. Делайте все точно по инструкции. – Затем она ушла в сопровождении одной из медсестер.

Практикантка села за стол и достала из ящика «Британский национальный формуляр». Некоторое время пыталась читать, но потом отложила медицинский справочник в сторону и меланхолично уставилась прямо перед собой. На ее лице читалась глубокая скука.

Я ходил между кроватями, читал последние записи в картах, велел сделать электроэнцефалограмму пациентке по имени Сара Блейк – одной из трех, кому давали не только хлорпромазин, но и амилбарбитурат натрия. Это была женщина лет двадцати с небольшим. У нее было очень своеобразное лицо; обычно про таких говорят: «Ну вылитая ведьма»: длинные черные волосы, острый выпирающий подбородок, нос с горбинкой. Впрочем, при удачном свете она могла бы сойти за красавицу, хотя красота и была бы несколько зловещей. В последний раз электрошоковую терапию ей проводили почти неделю назад, из чего я заключил, что состояние ее не слишком тяжелое, насколько оно вообще может быть нетяжелым у этих пациенток. Энцефалограф чертил неровные линии, состоящие из пиков и провалов, – медленные волны сна.

Наступила тишина, и я вспомнил, как много лет назад читал о методе, применяемом древнегреческими целителями. В те давние времена жрецы советовали больным и недужным провести ночь в подземном святилище. Там страждущие должны были увидеть сон, который исцелит их. Видимо, комната сна – современный эквивалент.

Мне и раньше приходилось бывать в лабораториях сна в Кембридже и Эдинбурге, где я учился и работал, и везде была одинаковая, весьма специфическая атмосфера. Но в комнате сна в Уилдерхоупе все было по-другому. В воздухе будто ощущалось напряжение и какая-то торжественность, словно во время священнодействия. Похожие ощущения возникают, если зайти в темную пустую церковь. Создавалось впечатление, будто тишина и темнота этой комнаты скрывают нечто недоступное человеческому восприятию. Целебный ритуал древних греков назывался «инкубация». Очень подходящее слово, ведь оно состоит из двух частей, которые можно примерно перевести как «лежать внизу».