Фаулер оторвался от своего дела и наградил ее осуждающим взглядом.

– Не стоит его винить. Они должны торопиться, ведь завтра суббота.

– Ах да, конечно. Пресловутый Шаббат. День, когда евреи не смеют даже зажечь огня с той самой минуты, как в пятницу сядет солнце. Какая глупость!

– По крайней мере, они хоть во что-то верят. А во что верите вы?

– Я всегда была практичным человеком.

– Полагаю, вы хотите сказать, что вы неверующая.

– Я имею в виду именно практичность. Тратить целых два часа в неделю, слушая проповеди и нюхая ладан - значит, попросту выбросить из жизни целых 343 дня. Вы не обижайтесь, но я считаю, что это слишком много. Даже если допустить, что впереди меня ждет вечная жизнь.

Священник засмеялся сквозь зубы.

– Неужели вы никогда не верили, хоть во что-нибудь?

– Когда-то я верила в дружбу и любовь.

– И что же произошло?

– Я всё изгадила. А впрочем, можно сказать, что у нее веры было больше, чем у меня.

Фаулер молчал. Голос Андреа звучал немного скованно, девушка понимала, что священник просто хочет ее отвлечь.

– Кроме того, падре... Не думаю, что святая вера - истинная причина этой экспедиции. Ковчег стоит безумных денег.

– Во всем мире наберется сто двадцать пять тысяч тонн золота. Неужели вы верите, что человеку вроде мистера Кайна так уж необходимо устраивать всю эту свистопляску ради каких-то тринадцати или четырнадцати килограммов, которые сможет принести ему Ковчег?

– Сейчас мы говорим не о Кайне, а о профессоре Форрестере и его ребятах, - ответила Андреа. Она всегда любила поспорить, но никогда еще не случалось, чтобы ее аргументы, которые она считала неопровержимыми, были бы разбиты с подобной легкостью.

– Ну, хорошо. Вам нужно практическое объяснение? Так вот оно: фаза отрицания. Работа придает им сил продолжать.

– О чем вы, черт возьми?

– О фазах боли доктора Кюблер-Росс.

– Ах да, конечно. Неприятие, гнев, депрессия и всё в таком духе.

– Правильно. Но всё это - лишь первая фаза.

– Он бы наорал на любого доктора, сказавшего, что он на второй стадии.

– Думаю, к вечеру ему станет лучше. Должен же профессор Форрестер произнести речь в память усопшего. Интересно будет послушать, как он будет произносить хвалебные речи в чей-то адрес, а не в свой собственный.

– Что теперь будет с телом, падре?

– Его поместят в герметичный мешок и по-быстрому похоронят.

Андреа вскочила и недоверчиво взглянула на Фаулера.

– Что за ерунда?

– Таков иудейский закон. Любой покойник должен быть похоронен в течение двадцати четырех часов с минуты смерти.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но разве не правильнее было бы вернуть его семье?

– Никто и ничто не вправе покинуть лагерь, сеньорита Отеро. Помните?

Андреа убрала камеру в сумку и закурила.

– Все здесь просто с ума посходили. Надеюсь, что эта тварь не собирается прикончить всех нас одного за другим.

– При всей вашей незаурядности, сеньорита Отеро... Я никак не могу понять, чего вы так отчаянно добиваетесь.

– Успеха и славы. А вы?

Фаулер тоже встал на ноги и потянулся. Он выгнул спину, и Андреа явственно услышала, как хрустнули позвонки.

– Я здесь по приказу Ватикана. Если Ковчег действительно существует, Ватикан хочет в этом убедиться, чтобы официально объявить его святой реликвией, содержащей заповеди Господни.

Какое простое объяснение, и какое благородное! И при этом - полная ложь. Да-да, я знаю, что вы лжете, падре. Вы ведь совсем не умеете лгать. Ну что ж, сделаем вид, будто я вам поверила.

– Допустим, - сказала Андреа после недолгого раздумья.
– Но в таком случае, почему ваши руководители не послали профессионального историка?

Фаулер кивнул на свою работу.

– Потому что историк уж точно не справился бы с вот с этим.

– Что это вы делаете?
– поинтересовалась Андреа. Прибор, с которым возился Фаулер, выглядел как обычный выключатель, от которого тянулась пара проводов.

– Наши вчерашние планы относительно связи с Альбертом накрылись медным тазом. Теперь, после убийства Эрлинга, они наверняка навострили уши. Так что без этой штучки нам никак не обойтись...

– Повторите еще раз, с какой стати мне это делать, падре.

– Потому, что вы хотите знать правду - правду о том, что в действительности здесь происходит; правду о том, для чего вас наняли - именно вас, хотя Кайн мог бы пригласить на эту работу хоть тысячу самых профессиональных и прославленных журналистов у себя в Нью-Йорке.