«Большевики должны овладеть техникой.

Пора большевикам самим стать специалистами.

Техника в период реконструкции решает все».

Эти слова пламенели по всей стране на плакатах, полотнищах – в цехах, учреждениях, в клубах, а во время праздничных демонстраций – на улицах всех городов и поселков огромной Советской страны. Проблема технических кадров не сходила со страниц газет.

…В 1929 году после окончания Московской горной академии я некоторое время работал в одном из исследовательских институтов – в качестве заместителя заведующего лабораторией.

Я был единственным коммунистом, занимающим такой высокий научный пост, а вообще в институте на научно-административном посту, кроме меня, был еще один – директор института Миловидов.

Это тот самый, что входил в число 53 процентов – человек «с домашним образованием».

На наше несчастье, он еще был к тому же и очень недалеким человеком. Не умея разбираться в делах института и не желая учиться, он лез со своими нелепыми предложениями и суждениями и был притчей во языцах.

О нем можно составить представление по истории, разыгравшейся на заседании Ученого совета.

По положению директор научно-исследовательского института являлся председателем Ученого совета. Как-то на Ученом совете института рассматривался вопрос о выписке иностранной литературы. Миловидов открыл заседание, и члены совета, обсуждая, что следовало бы выписать, стали называть журналы.

– Обязательно надо выписать на английском языке «Меканикс», на французском «Ревю де Металлуржи», – сказал один из членов совета, кто-то назвал на шведском языке «Ерен конторетс анналер» и ряд других.

По мере того как называли журналы, я видел, как сардоническая усмешка расплывалась по лицу директора. Я чувствовал, что он сейчас скажет свою очередную глупость, и мне стало как-то не по себе. Я всегда испытывал чувство стыда за Миловидова. Но уговорить его стать более осмотрительным было нельзя, он не слушал советов и считал, что к нему напрасно придираются. Наконец Миловидов не вытерпел, поднялся со своего стула и, обведя присутствующих победоносным взглядом, произнес:

– Что же вы на главном-то иностранном языке не хотите выписывать ни одного журнала?

– На каком же именно? – спросил профессор Чижевский.

– А на американском.

В зале заседания раздался одержанный смех.

Кое-кто замотал головой. Некоторые опустили головы.

– Такого языка нет, – сухо сказал Чижевский.

Миловидов с чувством собственного превосходства со злорадством выпалил:

А как же американцы тогда разговаривают?

Это было уже слишком. Кто-то из членов совета вполголоса произнес:

– А не пора ли этот балаган кончать?

Чижевский, всегда сдержанный и тактичный, не выдержал:

– В таких случаях они предпочитают молчать, – резко ответил он Миловидову.

Как-то, осматривая лаборатории института, Миловидов зашел в металлографическую и, кивая в сторону большого горизонтального микроскопа Рейхерта, задал заведующему лабораторией вопрос:

– Ну, а просветиться на этой машине можно?

– Нет нельзя, для работы на ней надо уже быть просвещенным, – ответил заведующий.

Но Миловидов был человеком без чувства юмора – он ничего не понял.

Наконец Миловидова убрали из института. Его сменил второй директор, также не ученый. Фамилию я его забыл. (По специальности он был судовым механиком и одно время служил на военном корабле.) В институте новый директор пробыл недолго.

На эту должность он был назначен как раз перед выборами партийного бюро, и на партийном собрании его выдвинули в члены бюро. Но так как для организации он был новым человеком, его попросили рассказать биографию.

Его эпический рассказ произвел колоссальное впечатление – говорил он, вероятно, часа два, повествуя о том, какие партийные поручения получал, где и когда его арестовывали и в каких тюрьмах сидел.

Он, кажется, побывал по всех тюрьмах страны, никогда не отсиживал до конца тот срок, на который его осуждали, и бежал из всех мест заключения, в которые его определяли.

Уже в конце он рассказал, как, получив заданно партии, организовал побег политических заключенных с военного корабля, на котором их возвращали из Франции в Россию.

Французские власти арестовали нескольких политических, бежавших из России во Францию. Правительство Франции выдало их царскому правительству. Арестованные были доставлены на борт военного корабля, на котором он был механиком.

На пути из Марселя в Одессу корабль зашел в Александрию, где и удалось организовать их побег. Все было организовано великолепно: арестованные исчезли, но сам организатор побега – механик – был арестован, и его поместили в ту же самую каюту, где до пего сидели политические.