Она встала, молча сошла по лестнице и направилась к тамарисковому дереву. Я — Майет, сказала она. Да, она была Майет... и точно знала, что содержится за этим словом. Юноша продолжал смотреть на неё, удивляясь, как ей удаётся оставаться невосприимчивой к тем смертоносным явлениям, которые шаг за шагом уничтожали его. Они создали образ жизни, но не повредили её Ка — оно каким-то образом осталось целым и свободным в её хрупком теле.

«Только я могу нанести ей вред, — подумал Тот. — Это я наверняка способен сделать и всегда делаю. Уже начал».

Он медленно взошёл по лестнице, пытаясь найти своё собственное Ка в непрерывно повторяющемся прикосновении, от которого невозможно было скрыться, которое, казалось, возникало во всём, происходившем в его душе и мыслях. Он чувствовал его, своё Ка — непрестанно суетящееся и уменьшающееся крошечное существо. Ему больше не подходит его тело, как ноге не подходит сандалия, тело стало слишком просторным для Ка. Вместо того чтобы, как всегда, взирать на мир его телесными глазами, оно выглядывало через глубокий туннель; в дальнем конце туннеля можно было различить солнечный свет и красные цветы в горшке. Тот медленно протянул руку, и его пальцы вдруг оказались в неимоверно далёком солнечном блике и почувствовали мягкие лепестки. Цветы были здесь, на ступеньке, на расстоянии вытянутой руки; но его Ка находилось глубоко в его теле, уменьшаясь с каждым мгновением. И вскоре ему предстояло исчезнуть совсем.

«Что же тогда случится? — думал Тот. — Значит, во мне ничего не останется? Разве можно так жить? Это не жизнь, а умирание».

Было бы лучше умереть и покончить со всем этим. Вот что говорил его отец. Вот о чём весь день говорили ему стихи. И нет смысла притворяться, что он не знал этого.

Вновь в его ушах негромко зазвучали стихи. На сей раз они заполняли его тоской и в то же время успокаивали, как бальзам облегчает боль от раны.

Тот сел в золочёное кедровое кресло, повернувшись спиной к саду, и к Майет, и к звукам разыгрывавшегося в Большом дворе действа. Всё это казалось бесконечно далёким, отстоящим на тысячи лиг — а усталый дух отца был совсем рядом.

«Я сойду в его гробницу и найду его там, — подумал Тот. — И мы больше не будем одиноки».

Он уснул. Когда он открыл глаза, в спальне было прохладно и тихо. И тут он услышал в темноте слабые тайные сигналы, которых ждал. Он поднялся с ложа — казалось, в тот же миг, в который лёг, — и обнаружил, что его тело отдохнуло. Но его Ка нет; в мыслях и сознании перерыва не было. Ему не нужно было напоминать себе, что наступило утро и что эти тайные звуки означают начало процессии к гробнице.

Он подошёл к открытой двери балкона. Небо ещё было бархатно-чёрным, звёзды не начинали меркнуть. Внизу, словно их слабые отражения, двигалось несколько жёлтых пятнышек; они появлялись и исчезали среди куп деревьев, указывая направление к редко использовавшимся северным воротам. Процессия шла почти беззвучно; лишь время от времени доносились шорох гравия, слабый звон металла о металл или треск факела. Он вернулся в комнату, завязал на стройных бёдрах шенти, надел головной платок и нашарил в темноте сандалии. Затем шагнул на балкон и беззвучно спустился по внешней лестнице.

Полчаса спустя он стоял на вершине одного из западных холмов. Факелы процессии спускались по склону в пустыню как зловещее многоногое насекомое.

Нет. Нет, прошептал внутренний голос.

Он нерешительно обернулся, посмотрел на тёмную долину Нила, на которой раскинулся Египет, а затем сломя голову бросился вниз за удалявшимися огнями, спотыкаясь в темноте о камни, едва успевая переставлять ноги и пытаясь разглядеть деревья, кусты или корни, которых там не было. Там не было ничего; ничто не росло в этом западном ущелье. Оно было безжизненным — пылающие адским пламенем красные скалы днём и безмолвная пустыня ночью.

Дно ущелья было неровным, и Тоту стало трудно следовать за факелами, которые были его единственным ориентиром. На каждом шагу вздымались гигантские скалы, заслоняли собой свет и временами оставляли его одного во мраке ночи. В такие мгновения он замедлял шаг; но туг натягивался невидимый канат, привязывавший его к процессии, и Тот исступлённо смотрел вверх, на изукрашенный небосвод. Пурпурно-чёрный и молчаливый, расцвеченный таинственным звёздным узором, он раскидывался всюду, куда достигал взор. Это величие заставляло его чувствовать себя ничтожной, чего-то ждущей песчинкой, оказавшейся в центре мира.

«Чего я жду? — думал он. — Каких-то указаний, чьих-то приказов? Чьих?» В Египте небо было всего лишь огромным покровом, поддерживаемым четырьмя удалёнными друг от друга колоннами... или просто телом тёмной богини ночи, не интересовавшейся ни им, ни кем-либо из смертных.

Он опустил глаза и начал искать взглядом движущиеся огни, скрытые скалой и находившейся за ней едва различимой извилистой впадиной. Когда огни исчезали, Тот снова замедлял шаг и ожидающе смотрел вверх. Но с каждым разом думать о том, что это величие представляет собой всего лишь полог, выгнутое над землёй женское тело, усеянное блестками брюхо Великой Коровы [137] или что-нибудь египетское, было всё тяжелее и тяжелее. Он явственно ощущал суровое и ошеломляющее присутствие некой божественной силы. Наконец он остановился и закинул голову.