— И огромные плиты уже готовы родиться из чрева их матери-скалы! — с поэтическим воодушевлением воскликнул надсмотрщик.

— Родиться! Я бы сказал, что схватки только начались. — Сенмут одарит его ледяным взглядом. — Я много раз говорил и повторяю снова, что царица торопится.

— Превосходнейший господин, умоляю, поймите наши трудности! Уверяю вас, я не жалею кнута для этих мерзавцев, чтобы заставить их работать быстрее и упорнее...

— Ты бы лучше набрал ещё сотню человек. Работа идёт слишком медленно.

— Помоги мне Амон, тут негде повернуться! Если только... — надсмотрщик потёр руки, — если только не разделить плиты и каждую из них не разрезать по крайней мере на две части!

— И думать не смей. Плиты должны быть высечены из цельного камня без единой трещинки, хотя бы шириной в волос. Это не просто обелиски, это обелиски самой Маке-Ра. — Сенмут переложил свой украшенный самоцветами жезл в другую руку и приготовился уйти. — Так что придётся постараться. Когда обелиски прибудут в Фивы, их надо будет украсить резьбой и покрыть вершины электром. Следует погрузить их на баржу не позже, чем в конце Месори [142] . Значит, у тебя есть ещё полтора месяца.

— Полтора месяца? — прошептал надсмотрщик. — Клянусь всеми богами Египта, это невозможно! Я всего лишь человек! Я...

— Несомненно, — кивнул Сенмут. — Ты ведь не захочешь, чтобы из-за тебя я нарушил обещание, данное царице? Нет, думаю, не захочешь. — Он улыбнулся, и его лицо от носа до рта прорезали глубокие морщины, напоминавшие трещины в нависшей над их головами гранитной скале. — Я вернусь через полтора месяца и прослежу за погрузкой, — бодро закончил он и повернулся к надсмотрщику спиной.

Надсмотрщик застыл на месте, глядя вслед направлявшимся к реке полотняным носилкам, затем судорожно выпрямился и повернулся к десятнику.

— Ладно, — хрипло сказал он. — Ты всё слышал сам. А теперь убирайся и поживее работай плёткой, дерьмо свиное! Мне нужна скорость, скорость, скорость, скорость...

Десятник припустился бегом. Надсмотрщик хлопнул кнутом и со всех ног помчался в карьер.

В последний день Месори, ровно через семь месяцев после начала работ в карьере, два обелиска под присмотром Сенмута были погружены на огромную баржу. На следующий день по высокой воде баржа двинулась в Фивы. Её тянули на буксире двадцать семь гребных барок, составлявших три группы, перед каждой из которых плыла лодка лоцмана. Жители окрестных деревень выстраивались на берегах, любуясь этим чудом. Обелиски и вправду были хороши. От оснований до изящно заострённых вершин на них не было ни шва, ни изъяна. Таких длинных и прекрасно огранённых гранитных плит в Египте ещё не видели.

Если обелиски были необычны, то место, приготовленное для них в Фивах, и вовсе не имело себе равных. Инени, которому доверили изготовление огромных резных постаментов и размещение их, выслушав приказ царицы, сначала не поверил своим ушам. Он шатаясь вышел из гостиной Хатшепсут и едва не столкнулся с шедшим по коридору Футайи. Последний удивлённо посмотрел на ошеломлённое лицо старого друга.

— Да хранит тебя Ра, Инени! Ты не заболел?

— Нет... нет, не заболел...

— Тогда что случилось?

Инени обвёл взглядом коридор и увлёк Футайи в нишу — подальше от дверей царицы.

— Я разговаривал с Её Величеством. Друг мой, ты знаешь, где она хочет поставить эти обелиски для Хеб-Седа?

— Ну, наверно, перед храмом... Нет? Ага, понял... она поставит их перед Джесер-Джесеру! Скорее всего на первой террасе... Что, опять нет? Тогда где же?

— В Молитвенном зале.

Футайи заморгал глазами.

— Как, внутри?

— Я уже сказал! — Инени готов был разрыдаться. — Я спросил, и она ответила: «В храме Амона в Фивах, в Молитвенном зале!»

— Но это невозможно! Там нет двери, в которую их можно было бы пронести. А среди колонн нет места. Кроме того, там слишком низкая крыша.

— Она собирается пробить крышу, — прошептал Инени, широко раскрытыми глазами глядя в лицо Футайи, который в ужасе оглянулся по сторонам. — Она хочет уничтожить всю южную стену, чтобы втащить их внутрь, и снести все колонны на том конце, чтобы освободить для них место. Но этого мало. Мне придётся снести часть колонн и на северном конце. — Инени заломил руки и выпалил: — И сделать это должен именно я! Я, который спланировал этот зал и выстроил его, который посылал в горы за Средиземным морем, чтобы найти кедры для этих колонн, и наблюдал за тем, как их покрывают резьбой. Я, который построил храм для моего любимого фараона, теперь должен обратить его в развалины. Что бы сказал её отец, если бы узнал, как она относится к его наследию? Это был его дар Амону, лучший из множества даров, собственный дар Доброго Бога...

Голос Инени пресёкся от скорби.

— Она... понимает это? — заикаясь, вымолвил Футайи. — Ты... намекал?..

— Намекал. Я чувствовал, что это мой долг. А она сказала — вернее, закричала: «Я и мой отец одно! Он одобряет всё, что я делаю и что сделала прежде! Мы с ним одна душа и один царь. И обелиски докажут это!»

Два старика с отчаянием смотрели друг на друга.

— Тогда ты обязан повиноваться, — наконец сказал Футайи.

— Да. Обязан.

Инени повернулся, медленно двинулся по коридору, вышел в Большой двор, нашёл свои носилки и взялся за выполнение возложенной на него страшной задачи. На следующий день его рабочие приступили к сносу. Одни разбивали южную стену огромными камнями, подвешенными на канатах. Чудовищные трещины расползались во всех направлениях, уродуя прекрасную резьбу внутренних стен; вскоре на землю стали падать огромные куски, поднимая тучи пыли. Другие рабочие с увлечением пробивали отверстия в крыше. Отвесные солнечные лучи падали на кедровые колонны, которые простояли целое поколение в тенистой тишине словно в лесу, из которого прибыли. Наконец очередь дошла и до самих колонн. С помощью рычагов и канатов их валили одну за другой и выволакивали из зала. Того самого зала, в котором Амон однажды назвал царём племянника Хатшепсут.