Если Свеммель выберет, на взгляд маршала, неверный час, маршал постарается его отговорить. И если ему повезет как сегодня, у него это получится.

Что-то еще пришло Свеммелю в голову.

– Среди твоих планов нападения на Альгарве, маршал, без сомнения, найдется и такой, в котором наши армии наносят удар как через Фортвег, так и через Янину.

– Да, ваше величество. Правду сказать, и не один. – В данном случае Ратарь говорил правду без колебания, хотя и не мог понять, почему это так важно для конунга.

– В таком случае следуй тому из этих планов, который сочтешь наилучшим, – приказал Свеммель и снизошел до объяснения: – Сим покараем мы короля Цавелласа за то, что он позволил Пенде проскользнуть сквозь пальцы, вместо того чтоб выдать его головою по нашему указу.

– Служу вашему величеству, – повторил Ратарь.

Причина, по которой конунг предпочел один план другому, показалась ему не слишком веской, но выбор оставался не за ним, а за Свеммелем. Кроме того, в грядущей войне Янина в любом случае встала бы на сторону Альгарве.

– Любопытно, – пробормотал маршал, – где сейчас Пенда? Король Мезенцио не смог заполучить его – Цавеллас не выдавал его и альгарвейцам, как можно было бы подумать.

– Пенда не в наших руках. Мы приказали выдать его, и это не было сделано. – Конунг Свеммель скрестил руки на груди. – Цавеллас поплатится на свое ослушание!

Ратарь уже заставил один раз Свеммеля прислушаться к голосу разума. Победив в генеральном сражении, он готов был отступить в малом, чтобы не лишиться трофеев большой победы.

– Так точно, ваше величество, – промолвил он.

Вместе с чародеем Боршошом Иштван шел по грязным улочкам Соронга. Обуданец в юбочке из плетеной соломы, дьёндьёшеской форменной рубахе и широкополой соломенной шляпе перестилал свежим тростником крышу дощатого домишки.

Боршош наблюдал за его работой с восторгом.

– Все равно что в другой мир попасть, нет? – пробормотал он.

– Вроде того, – хмыкнул Иштван. – Вы, верно, в добротном каменном доме выросли – шиферная крыша, все такое?

– Само собой, – ответил лозоходец. – Звезды свидетели, в Дьёндьёше человеку нужен дом, который устоит в бою. Никогда не знаешь, в какой час разгорится вражда с кланом из соседней долины или когда в твоем же клане начнется усобица. Этакая хижина, – он ткнул пальцем, – у нас все равно что растопка для костра.

Солдат хохотнул.

– Сущая правда, сударь, не поспоришь. Да вся эта деревня уже не раз горела с тех пор, как мы и проклятые куусамане принялись перебрасываться Обудой. Деревянные дома, крытые тростником, под огнем и ядрами так и полыхают.

Боршош поцокал языком.

– Ну еще бы. Вот только обуданцы ничего не знали о жезлах и ядрах прежде, чем по Ботническому океану стали ходить становые корабли. – На лице его отразилось выражение, столь непривычное для дьёндьёшцев, что Иштван не сразу распознал его, – томление. – Тихая, верно, была жизнь, мирная…

– Уж извиняйте, сударь, только едва ли, – возразил солдат. – Молотили друг друга почем зря: копьями, луками, смешными такими почти-мечами – брали плоскую дубинку и по краям натычут осколков обсидиана. Видел я их. Эдакой штуковиной человека в один удар располовинить можно.

Лозоходец кисло глянул на него.

– Знаешь, ты только что погубил одну из моих иллюзий.

– Простите, сударь, – ответил Иштван: последний бастион рядового. – Ну что бы вы предпочли: свою выдумку или как на самом деле было?

– Вопрос, конечно, интересный… – Боршош задумчиво глянул на него. – Ты, должно быть, влюблен никогда не был?

– Сударь? – недоуменно произнес Иштван.

– Не бери в голову, – отмахнулся чародей. – Если не понимаешь, о чем я, тогда и объяснить не получится, как ни старайся.

Навстречу Иштвану и Боршошу брела по улице парочка обуданцев в таких же соломенных шляпах, что и у чинившего крышу. Мужчина вместе с рубахой из местной грубой шерсти натянул штаны от куусаманского мундира; между штанинами и ремешками сандалий оставалось места на ладонь – туземцы были обычно выше заморышей-куусаман. Женщина к такой же рубахе надела яркую полосатую юбку чуть ниже колен.

Подойдя поближе, оба протянули руки и хором проныли по-дьёндьёшски:

– Деньга-а?

Иштван скорчил страшную рожу.