В вестибюле Фернао обменялся приветствиями с полудюжиной коллег. Одни уже слышали, что он возвратился, и были рады его видеть, другие не слышали и были поражены встречей. Слава безудержных болтунов водилась скорей за альгарвейцами и янинцами, чем за жителями Лагоаша, и все же добираться до приемной гильдейского секретаря чародею пришлось дольше, чем хотелось бы.

– О, магистр Фернао! – воскликнул тот, добродушный толстяк по имени Бринко. – И чем могу служить вам в этот, боюсь, не слишком добрый день?

– Я бы хотел занять пару минут у гроссмейстера Пиньейро, если это возможно, – ответил Фернао.

Бринко нахмурился так, словно одна мысль, что Фернао придется отказать, приводила его в отчаяние.

– Боюсь, не могу ответить точно, возможно это или нет. – Секретарь поднялся из-за стола. – Если ваше превосходительство будет так любезно подождать…

– Без сомнения, – ответил Фернао. – Как я могу отказать вам?

– С легкостью, будьте уверены, – ответил Бринко. – Однако – обождите минуту, тогда и посмотрим. – Секретарь скрылся за резной дубовой дверью. Когда он появился вновь, лицо его сияло. – Ваше желание будет исполнено в точности. Гроссмейстер просил передать, что с величайшим удовольствием примет вас в любое удобное время.

Фернао был знаком с Пиньейро уже не первый год и весьма сомневался, что гроссмейстер просил о чем-то подобном. Скорей всего, он буркнул «А, ну ладно» и этим ограничился, но Бринко предпочитал улестить посетителя. Порой это раздражало чародея. Но не сегодня. Он добился своего, а это главное.

– Благодарю, – промолвил он и зашел в кабинет.

Пиньейро разменял уже шестой десяток, в песочного цвета волосах и бородке проглядывала седина. Он глянул на вошедшего сквозь очки совиным взглядом.

– Ну, – проворчал он, – что такого неотложного случилось?

На публике он мог воплощать ученость, достоинство и величие чародейского ремесла. Среди коллег он не утруждался поддерживать маску и проявлял себя во всей красе.

– Гроссмейстер, я нашел кое-что интересное в библиотеке… или, верней сказать, не нашел ничего интересного, что само по себе любопытно, – ответил Фернао.

– А мне – нет, – отрезал Пиньейро. – В моем возрасте не остается времени для загадок. Выкладывай или убирайся.

– Слушаюсь, гроссмейстер, – ответил Фернао и объяснил, что обнаружил – и чего не увидел – в последних журналах.

Пиньейро слушал его с непроницаемой миной – этим умением гроссмейстер славился давно.

– Я не могу доказать, что этот факт имеет значение, гроссмейстер, – закончил Фернао, – но если имеет, это должно быть что-то очень важное.

Он подождал, ожидая, что скажет на это глава гильдии.

– Куусамане не сообщат тебе, который час, если им того не захочется, – промолвил наконец гроссмейстер. – Если уж на то пошло, они друг другу не скажут, который час. Семь князей… нелепая какая система. – Он пронзил Фернао взглядом. – Ты имеешь понятие, сколько проблем можно заполучить на свою голову, когда пытаешься строить доказательство на том, чего нет?

– Да, гроссмейстер, – ответил Фернао, недоумевая, стоит ли продолжать беседу.

Оказалось, что стоит.

– Погоди, – промолвил Пиньейро.

Из ящика стола он извлек необычно большой и тяжелый хрустальный шар.

– Сиунтио, – промолвил он, вглядываясь в глубину кристалла. Глаза Фернао полезли на лоб. – Нашим братством, – продолжал гроссмейстер на древнекаунианском, – призываю тебя.

Глаза Фернао угнездились где-то под челкой. В сердце шара сгустилось изображение седовласого дряхлого куусаманина.

– Я здесь, мой гневливый брат, – ответил он на том же наречии.

– Старый мошенник, – прорычал Пиньейро, – мы сели тебе на хвост.

– Ты бредишь, – молвил Сиунтио. – Ты бредишь и мнишь себя в ясном рассудке.

Образ его погас. Амулет превратился в мертвый каменный шар. Пиньейро хмыкнул.

– Да, это нечто важное. Если бы дело не стоило выеденного яйца, Сиунтио отпирался бы убедительней. Что же они там творят – и станут ли что-то творить с нами? – Он хмуро глянул на Фернао: – Как ты смотришь на то, чтобы съездить в Куусамо?

– Никак, – ответил чародей.

Гроссмейстер не слышал его. Он уже строил планы.

Бембо состроил обиженную мину. Это была очень хорошая мина. Порою с ее помощью жандарму удавалось разжалобить самого сержанта Пезаро. Обиженная мина, способная тронуть сердце жандармского сержанта, одним этим сдавала экзамен.

Сердце Саффы, однако, оставалось холодно.

– Нет, – промолвила художница. – Я не хочу ужинать с тобой, или ходить в театр, или гулять по парку, и вообще иметь с тобой дело. Не хочу, Бембо. Хватит.