А кроме того…

— Ты поосторожней мечтай, — посоветовал Бембо. — Может и сбыться. В последнее время на запад отправили клятскую уйму хороших парней.

Это значило, что отправляют их на смену клятской уйме хороших парней, убитых или изувеченных в бою. Но об этом Бембо предпочел бы не думать.

Ему и не пришлось. Из подъезда ближайшего доходного дома выскочила здоровенная фортвежка средних лет и кинулась к патрульным с истошным воплем:

— Жандармы! Жанда-а-армы!

Фортвежцы заимствовали это слово у своих восточных соседей; местные жители и не слышали о стражах порядка, прежде чем альгарвейцы не ввели жандармерию в той части страны, которой управляли из Трапани на протяжении полутора столетий до самой Шестилетней войны.

— Это еще что? — с подозрением поинтересовался Орасте.

Бембо тоже не знал ответа и глядел на толстуху столь же опасливо. По его опыту, фортвежцы искали обыкновенно не встречи с жандармами, а способов этой встречи избежать. Толстуха разразилась потоком нечленораздельной ерунды; те немногие фортвежские слова, что сумел распознать Бембо, относились к числу непечатных.

— Стоп! — крикнул он, вскинув руки, словно пытался остановить карету. — Ты альгарвейский знаешь?

Толстуха покачала головой. По могучей ее груди пробежала волна: зрелище весьма непривлекательное. Бембо вздохнул и уже на другом наречии задал тот же вопрос, запнувшись от непонятного стеснения:

— Кауниански говорить?

— Да, немного умею, — ответила фортвежка — языком она владела чуть лучше Бембо, то есть прескверно. — Живешь рядом с эти плохие люди, научишься.

Бембо пытался одновременно понять, что она лопочет, и восстановить в памяти уроки, позабытые в тот самый час, как школьные учителя перестали охаживать будущего жандарма розгами по спине.

— Ты хотеть сказать мне что? — осведомился он, бросив попытки как-то следовать правилам грамматики: поймут кое-как, и ладно.

Женщина и впрямь поняла.

— Колдун, холера, надул меня на недельную зарплату, — выпалила она, ткнув пальцем в сторону доходного дома. — Я подносчица. Я небогатая. Не буду богатая никогда. Не могу отдать проклятый колдун свои деньги!

— Что она там болбочет? — переспросил Орасте, который то ли никогда не учил старокаунианский, то ли забыл все до последнего слова.

Бембо объяснил. Тощая физиономия Орасте вытянулась еще больше.

— Чародей? Ну да, самый шик жандармской службы: пытаться арестовать чародея! Если шлюхин сын хоть глянет на тебя косо, придется его спалить, потому что иначе тебя самого перекосит до конца дней.

— Знаю-знаю, не напоминай. — Бембо обернулся к фортвежке: — Колдун делать что был?

— Что он сделал? — Неохватный бюст колыхнулся снова. В темных глазах толстухи вспыхнул боевой огонь. — Надул меня, говорю же! Не слышали, что ли?

В Трикарико жандармская служба тоже бывала тяжела — дураков в любой державе хватает, — но Бембо пребывал в убеждении, что все олухи именно к нем липнут.

— Ты, — он ткнул пальцем в лицо фортвежке, — вести нас к он!

Они зашли в доходный дом: более древний и тесный, чем подобные ему в Альгарве. На лестнице несло мочой и прогорклым оливковым маслом. Бембо поморщился. Фортвежка запаха словно не заметила — следовало думать, что воняло здесь еще до того, как альгарвейцы оккупировали Громхеорт.

На третьем этаже толстуха указала на самую дальнюю от лестницы дверь.

— Там! — возгласила она. — Он там живет!

— Вышибем? — предложил Орасте.

— Пока нет, — ответил Бембо. — Покуда мы только эту бабу выслушали. Откуда нам знать — может, тот колдун в своем праве. Может, он и вовсе никакой не чародей. Силы горние, да может, он ее в первый раз видит!

Толстуха продолжала буравить его нетерпеливым, непонимающим взглядом. Жандарм выругался вполголоса и шагнул к двери.

— Прикрой меня! — скомандовал он Орасте.

— Ага, — отозвался напарник, поднимая жезл. — На случай, если парень все же окажется чародеем.

Бембо пришла в голову та же мысль. Поэтому в дверь он постучал с особой осторожностью — так, чтобы стук прозвучал твердо, но не повелительно. Жезла он из-за пояса не вытаскивал, но руку держал рядом. И когда за дверью послышались шаги, он не знал, что испытывать — облегчение или страх.

Лязгнул засов, и дверь отворилась. Фортвежец, что уставился на Бембо через порог и толстые стекла очков, мог, конечно, оказаться чародеем… или безработным счетоводом. При виде толстухи за спинами жандармов лицо его преисполнилось тревоги. Он пробормотал себе под нос что-то по-фортвежски. Прозвучало это как «следовало догадаться».