Шрифт:
Можно было бы серьезно рассчитывать на Стамбульский (Константинопольский) филиал банкирского дома «Жданов и Ко». Но с тех пор как Федотов (он же Фролов) был переведен в Лондон, а затем в Париж, филиал стал потихоньку хиреть. В последнее время им уже почти никто не занимался.
Кто бы мог подумать, что с окончанием Гражданской войны Турция станет средоточием всех относительно состоятельных белогвардейцев? Нуворыши нашли себе пристанище в Париже, Лондоне, Вене, Нью-Йорке, а остальные, в меру сытые, разбрелись по европейским окраинам. Менжинский подумал, что сейчас самое бы время влить новую жизнь в филиал Банкирского дома Жданова в Стамбуле-Константинополе. Он смог бы еще не однажды пригодиться если не советской власти, то уж, наверняка, ВЧК.
И последнее. Надо будет, не откладывая дело в долгий ящик, оказать всяческую помощь этому дьякону и уладить его дела с патриархом Тихоном. Поверим в справедливость российской поговорки: долг платежом красен.
Видимо, надо будет в ближайшее же время, возможно, с этим же дьяконом, отправить в Галлиполи человека с листовками об амнистии. Если все окажется удачным, наши люди смогут постоянно находиться под самым боком у галлиполийцев, а там, возможно, найдут способ связаться и с другими белогвардейскими лагерями и смогут вести среди них постоянную агитационную работу. Раз не получится, второй, но в конечном счете время и добросовестный труд сработают в нашу пользу.
Но кто? Кто бы мог за это дело взяться? Даже не так, потому что откажутся немногие. Но кто наверняка сможет его успешно выполнить?
И память неожиданно подсунула ему фамилию Кольцова. Где он сейчас? Кажется, в Харькове. Ах, как было бы хорошо отыскать его. А еще лучше, если бы он согласился взяться за это дело. А если не согласится, или, возможно, занят каким другим делом, тогда можно обратиться к Дзержинскому: он, безусловно, поможет.
Не откладывая до утра, Менжинский уже глубокой ночью дозвонился до дежурного харьковской ЧК и попросил его во что бы то ни стало и как можно скорее связать его с Кольцовым.
— Кольцов? — В телефонной трубке было слышно, как там, в Харькове, сонный дежурный листает какие-то журнальные фолианты. Наконец он ответил: — Так нет у нас такого. Не значится.
— Ты хорошенько проснись и лучше пролистай свои журналы..
— Ну, смотрю. Кабицкий, Кафтанов, Кирьяков, Кузнецов и Кузьменко. Все. Больше на «К» никого.
— Ладно! Тогда разбуди Манцева.
— Ну вы даете! От так, середь ночи?! Матюкаться будуть!
— А ты скажи: Менжинский еще не спит, и ему не положено.
— Вячеслав Рудольфович, вы? То-то, чую, вроде голос знакомый, а не взнав. Богатым будете. Це я, Калабуха!
— Здравствуй. Калабуха! Кольцов где-то там, у вас. Мне говорили, он где-то там какой-то детский приют организовал, не то детдом?
— Тю, вы этого Кольцова шукаете? Так он же у нас не числится. И потом…
— Ну, что еще?
— Так ихний детдом в Основе. А туда покаместь телефона нету.
— Автомобиль за ним пошлите! Но чтоб к утру он до меня дозвонился!
— Постараюсь! — прокричал в трубку Калабуха. — Для вас, Вячеслав Рудольфович, я и пеши туда сбегаю!
Глава четвертая
Утром Ивана Игнатьевича разбудил Артем.
— Кончай ночевать, папаша! — заорал он дурным голосом. — Тебе дальняя дорога выпала, а ты дрыхнешь, будто дома, на перине. Собирайсь!
— Мине энто як голому перепоясаться, — слезая с кровати, сказал Иван Игнатьевич. Спал он поверх одеяла, не раздеваясь, но разутый.
Артем посмотрел вокруг, даже заглянул под кровать, но постолов нигде не увидел.
— А обувка твоя где?
— Иде, иде? Иде надо-ть! — он сунул руку под подушку и извлек оттуда завернутые в гостиничное полотенце постолы.
— Ну, ты, дедок, даешь! — изумился Артем.
— Усю ночь хороводились, песни орали, — объяснил Иван Игнатьевич.
— Кто?
— Всяки разны. Думав, дверю сломають, — и он стал обуваться. Делал это тщательно, долго затягивал вокруг холщовых обмоток сыромятные ремешки, хитро вязал узлы. Закончив обуваться, притоптывая, прошелся по номеру. Коротко задержался у зеркала. И снова пошел, запоминающе оглядывая номер.
— Ах ты, мать чесна! — бормотал он себе под нос, и на недоуменный взгляд Артема пояснил: — Скажи, сподобился!
— Ты о чем, дед?
— Об чем? Хоромы! Царски, поди. Никода не думав, шо в таких когда-сь обитать доведеца. Хучь и коротко, да сладко. Мужикам своим поведаю — в жисть не поверять.
На вокзал ехали в автомобиле. Иван Игнатьевич смотрел по сторонам, но особых восторгов и удивления не выказывал. Вылезая из автомобиля, сказал Артему:
— Много народу — и усе разны. А в Константинополе ишшо гуще. И черны, и желты — всяко разны есть. И антомобилей тьма-тьмущая, и усе один на другой не схожи.