Кольцов обнялся с Бушкиным, после чего представил встречающим турецкого гостя. Иван Игнатьевич, здороваясь за руку, тоже слегка нагибал голову, как это иногда делал Кольцов и при этом приговаривал:

— Здравствовать и вам!

Преображенный одеждой, Иван Игнатьевич и сам теперь стремился придерживаться тех правил, которые примечал в российских людях, с которыми доводилось общаться. Как и почти все они, лицо он держал строгим, озабоченным. Большинство из них выглядели так, будто даже на ходу решали какую-то важную задачу.

Еще в Одессе на фронтоне красивого здания, кажется, театра, он увидел красное полотнище, на котором большими белыми буквами было выведено: «Мы построим социализм!» И Иван Игнатьевич уже тогда понял, почему все окружающие его люди в большинстве своем такие строгие, суетливые, задумчивые. Они строят социализм. Что это, он не знал. Но, видать, дело трудное, и пока, видать, у них еще не все получается.

С вокзала они ехали на большущем «остине». Сидя на заднем сиденье, Иван Игнатьевич с любопытством прилип к окну.

Вот она какая, Москва!

Даже в пасмурную погоду, благодаря большому количеству церквей, ярко расписанных, с позолоченными куполами, маковками и крестами, она гляделась радостной, приветливой и знакомой. Во многом она чем-то напоминала ему Константинополь. Такие же, как и там, холмы, такие же широкие зеленые бульвары и такое же количество любовно построенных церквей и храмов.

Москва открывалась Ивану Игнатьевичу такой, какой она виделась ему по рассказам перехожих калик-гусляров. Нет-нет, но иногда случалось, они тоже забредали в его родную Новую Некрасовку.

А Кольцов, Гольдман и Бушкин говорили о своем.

— Ты вот дни считал, а мог бы, между прочим, и весточку подать: как вы, что вы? — упрекнул Кольцов Гольдмана, и тут же обернулся к Бушкину: — И ты тоже, артист!

— Не могли, Паша! — вступился за себя и за Бушкина Гольдман. — Опасались твое лежбище открывать. Землячка могла вычислить, где ты схоронился. Хитрющая баба. И мстительная.

— А что же сейчас не побоялись меня сюда вытащить?

— Теперь ей Феликс Эдмундович чуток руки укоротил. Он намедни с самим Троцким встречался. Насколько знаю, и о тебе разговор был.

Мельком Кольцов заметил, что они уже миновали Лубянскую площадь и выехали на Тверскую.

— А что, мы не в ВэЧеКа? — удивленно спросил Кольцов.

— Потом, потом! — с некоторой загадочностью в голосе сказал Гольдман. — Попутно у нас еще одно небольшое дело.

С Тверской они свернули на Садовое кольцо, потом — на Арбат. С Арбата — в узкий переулок, и затем нырнули в тесный уютный дворик.

— Ну, вот! Приехали!

— Что у нас здесь за дела? — спросил Кольцов, не выбираясь, однако, из автомобиля.

— Да ты хоть выйди! Разомнись!

По их веселым и таинственным взглядам Кольцов понял: тут что-то затевается.

Кольцов выбрался из автомобиля, следом то же сделал Иван Игнатьевич: он внимательно следил за Кольцовым и повторял все его движения.

— Ну, ладно! — с легким раздражением сказал Кольцов. — Выкладывайте! Что у вас здесь за тайны?

— Никаких тайн! Решили попутно проведать человека.

— Какого еще человека? Кончайте шутки. Меня на Лубянке ждут.

— Не шуми, Паша! Всему свой черед! — с прежней загадочностью сказал Гольдман и направился к двери подъезда. Обернувшись, он заметил, что Кольцов продолжает стоять на месте. Это взбесило Гольдмана:

— Ну, ты, козлище упрямый! Зачем людей обижаешь? Неужели тебе не интересно, какой сюрприз приготовили тебе товарищи!

— Так бы и сказали: сюрприз. А то: «кого-то проведаем». Гардеробщика с Лубянки, — и Кольцов пошел следом за Гольдманом.

В подъезде Гольдман спросил у Бушкина:

— Третий, что ли?

— Третий, третий, Исаак Абрамович, — укоризненно проворчал Бушкин. — Третий раз сюда наведываетесь, а все не запомните.

На третьем этаже Бушкин прозвенел ключами и затем отпер высокую резную дверь. Распахнув ее, отступил.

Отступил и Гольдман, пропуская впереди себя Кольцова.

— Входи!

Кольцов вошел в прихожую. Она была пустой, и если сказать точнее — пустынной. Кроме прибитой к стене деревянной вешалки, здесь больше ничего не было.

— Ну, вошел, — сказал Кольцов. — Ну, и что?

Кольцов начинал догадываться: Гольдман, зная нелюбовь Павла к многолюдным казенным гостиницам, которых он, по возможности, старался избегать, снял для него на время пребывания в Москве частное жилье.

Гольдман бросился к следующей двери, ведущей из прихожей в комнаты.