Шрифт:
Читая, чувствуешь себя в полете: это полет души поэта передался нам, и мы мчимся, в очаровании. Вот она власть таланта.
В стихах Новгород-Северского не только пейзаж, картинки жизни тунгусов: в них и духовная углубленность, чувство благоговения, общения с Высшим.
Сполох горит негреющим огнем. Но в сердце теплота, душа согрета чем-то. Я в тундре не один: Великий Властелин Зажег огни И светит мне зачем-то!.. Да как сказать… зачем? Мне нужен этот свет, Как птице, зверю, самоеду… Сполох горит уж много-много лет… Ведь не один я тундрой еду…Или еще:
Найди-ка след прошедших кораблей В бродячих льдинах бухты очертанья… В угасшем небе только Водолей Плеснул ковшом над кораблем скитанья… Его струя мне душу леденит: Ужели хлад и в небе бесконечном… Но нет… звезда, блеснув, как полымя горит И сердцу говорит об огненном и вечном.Эта углубленность, насыщенность – «от духа» – ценнейшее свойство поэзии вообще; оно воспитывает душу читателя. И этого ценнейшего много в стихах Новгород-Северского. Он – от лучших истоков русской поэзии: идет от Пушкина, от Тютчева… У него есть и светлая простота, и чувствование человеческого примитива. Смотрите, как передает он религиозную простоту дикаря, и сколько в этом прелести! Вот тунгусская песенка:
У Новгород-Северского не только богатая палитра для изображений внешнего – торосов, ледников, айсбергов, сполохов, творящих розы в льдах. У него богатство внутреннего содержания. Например, стихотворение «Мысль».
…Олени вихрем мчатся, В их лете мысль свою постиг… Ну где постичь, куда за ней угнаться!И редкая душевность, детскость – подлинного поэта свойства:
У камелька сидит старушка с детворой, И льются ручейком седые сказки. Блеснет снежок и захрустит порой, Но дети глянут бойко, без опаски. Они привыкли. Знают каждый звук, А волк не смеет к чуму приближаться И путать сказки, портить их досуг Да с ними, малыми, из-за добра кусаться.Поэзия Новгород-Северского – светлая, бодрая. Она – в здоровом русле русской поэзии, – пушкинское приятие жизни. Вот, «Олень смарагдовый»:
Олень смарагдовый приснился: Был золотым он в блеске дня, Полярный снег под ним искрился, С цветами полными огня. Олень, на молнию похожий, Чуть-чуть касавшийся земли. И стук копыт, с громами схожий, И глас я слышал: – «Мне внемли: Вот так, как я, встряхнись грозово, Над тундрой звонкой поднимись, И к звездам жарким с песней новой Оленем солнечным взметнись».Я привел ряд стихотворений: в них говорит сам поэт, я ничего не внушаю читателю. Я хотел бы привести еще и еще, отметить другие стороны его пенья. Но не стану задерживать читателя: он, если сердце его открыто, сделает это сам, прочтя эти «полярные» тетрадки. Для меня ясно, что перед нами – подлинный талант. И он растет. Последняя книжечка «Шаманы» – самое совершенное в творчестве Новгород-Северского. Этот экстаз-полет, это заклинание весны – прекрасны; тут сказался вкус поэта к образу:
На бубне волшебном летели шаманы – Спешили за солнцем, встречали весну. От них убегали седые туманы, Глухие морозы, слепые бураны – С зимой отходили ко сну.«Седые», «глухие», «слепые»… – точные определения дряхлости, конца… Я не говорю о форме. Да, есть погрешности, «соринки», ошибки в стихосложении, – это легко преодолевается. Мы знаем безупречные стихи многих поэтов… не вдохновения, а лишь поползновения: этот пустоцвет так и останется пустоцветом. А тут – подлинное творчество большого таланта-дара.
(Парижский вестник. 1943. 23 окт. № 71. С. 6)
Творчество А. П. Чехова
Чехов (род. в 1860, сконч. в 1904) – еще не вполне раскрыт и оценен соотечественниками. Современники ценили в его рассказах меткое изображение родного быта, словесное мастерство; их привлекала мелодия его произведений, в которой слышалась затаенная грусть, неопределимая, как в песенке певчего дрозда. Он стал для многих своим, любимым.
Почему? Чувствовалось: так, чем-то. Не ставили его вровень с великими, – с Толстым или Достоевским; но любили не меньше, как-то особенно, роднее. Может быть потому, что не чувствовали его величия, и к любви примешивалась жалость: окончив университет на врача, Чехов вскоре серьезно заболел, и говорили, что у него чахотка. Он не потрясал, не воспламенял, не учил. Он только рассказывал, с юмором или нежной грустью, касался чего-то неясного в душе, что-то напоминал, забытое, грустил о чем-то, мечтал о прекрасной жизни, «которая будет лет через триста…».