Не поглядит сквозь пальцы и Шанхай китайский, и сам Китай. Несомненно, войдет в легенду и пойдет по всему Китаю этот «шанхайский случай»: «русский доброволец, один, вступился за нашу китаянку, выхватил револьвер». И укрепится добрая слава имени русского. Все страшатся, все уступают, все отступают, а этот «и один в поле воин» – не отступил. Это запомнится, это когда-нибудь отзовется.

Да, этот «инцидент» – серьезный. Не потому, что чуть не дошло до боя, а потому, что нашелся все-таки человек в духовно опустошенном мире, и человек этот – русский. Этот «случай в Шанхае» получает глубокое значение, особенно в наши дни, когда мировая нравственность так поблекла. Вот как служат России истинные ее сыны. Слава ему, русскому добровольцу без имени. Да какое же еще имя нужно? У него имя есть, славное имя – Русский.

Январь, 1938

Хальденштейн

(Возрождение. 1938. 4 февр. № 4117. С. 7)

Я знал Чехова, но как бы «со стороны», в те дни, когда он был в литературе А. Чехонте, а я гимназистом третьеклассником. Были у меня с ним две «встречи», в благословенном Замоскворечье: так сказать, бытовые встречи. Но это прямого отношения к заданному вопросу не имеет.

Затрудняюсь говорить определенно о влиянии Чехова на мои писания: еще задолго до знакомства с его творчеством я испытал сильные и разнообразные влияния коренной литературы нашей. Чтение произведений А. Чехова не было для меня выучкой, а упоением, наслаждением, и я не могу уловить, как оно на меня влияло: оно меня просто уводило в жизнь, уже довольно хорошо мне знакомую, но обогащало подробностями, черточками, каких не замечал я раньше. Пожалуй, приучало к чувству охватывать то «чуть-чуть», что особенно закрепляет художественный образ: внешний и внутренний. В этом смысле творчество Чехова, конечно, не прошло для меня бесследно.

Поскольку образы Чехова художественно-значительны, творчество его воздействует и теперь на жизнь, как это свойственно произведениям настоящего искусства: воздействует на человеческую душу и, конечно, на современную литературу.

(Для Вас. 1939. в авг. № 32. С. 17)

Тяжело болен И. С. Лукаш. Русский читатель знает его и любит, ибо все творчество Лукаша наполнено Россией, ее славой, ее величием, ее движением в мире, ее страданием, непоколебимой верой в грядущее воскресение ее. Ей отдает писатель весь пыл сердца, всю страстность писательского дара своего. Русский писатель – такая его природа! – всегда сознавал ответственность своего пути-служения: служения человеку, в понятии высоком, как бы священном. Ныне, вдали от родины, русский писатель раздвинул пределы обычного служения, и в его творчестве главное место занимает Россия, вся Россия, и дух, и быт ее, и все, что связано с ней. Это понятно, естественно, это – повелевает. «Россию! о России!..» – взыскует душа читателя, сердце его, без слов. И, слушая свой голос, русский писатель дает Россию. Так именно делает Лукаш, – делал до сего дня, не мог не делать. Писатель выполняет должное назначение свое. Знавшим Россию он помогает вспомнить чудесный Лик, и благодарны ему читатели, и, волевые из них, шлют ему слово привета и благодарности. Не помнящие ее – юное поколение – воссоздают по писателю неуловимый, священный Образ.

И. С. Лукаш достойно выполняет долг русского писателя. Русский читатель это слышит, держит в себе и тем воспитывается. И, чуткий, не может не сознавать, чем он писателю обязан. И вот, ныне, в трудные дни тяжелого недуга, постигшего И. С. Лукаша, отдавшего столько сердца на воссоздание священного образа России, мы – собратья взываем к родным читателям: помогите достойному русскому писателю и душевным, и материальным порывом, лаской и помощью, не дайте ему почувствовать одиночество в-бесприютном мире. Найдите в сердце своем лучшее, что в нем есть, что есть общего у русского писателя и русского читателя: долг перед человеком, перед страданием близкого, во имя России, которая всех нас держит в себе, навеки.

Май, 1940.

Париж

(Возрождение. 1940. 10 мая. № 4235. С. в)

Ив. Новгород-Северский: «Арктика», «Тундра», «Чум», «Айсберги», «Шаманы».

Что такое искусство? Создание нового, обогащающего душу, дающего радость художнику и нам, воспринимающим его творения. Радость родится в душе переполненной: душа пустая радости не родит. Радость творчества – вдохновение. Это Пушкин определяет так:

Творческая сила – чудесна: она показывает новое, найденное художником, до творческого акта как бы не бывшее. Мы знаем тундру – по учебнику географии: унылая, бесконечная равнина; зимой – снеговая пустыня, летом – мхи, лишаи, березка-стланка. Там бывают северные сияния-сполохи, живут в чумах самоеды, тунгусы, пасут оленей, охотятся, – скучное, однообразное бытие. А поэт-художник видит не это, географическое, а новое, таинственно преломленное его душой, живое. И пропоет о нем. И нам покажет. И мы получим, вместо унылости и скуки тундры, радость. Так было со мной. Я прочитал и не раз перечитал эти шесть книжек-тетрадок, по 16 страничек в каждой. И увидал – новое и родное. Увидал – всеобщее, ибо красота Божьей природы – для всех. Унылая тундра открыла чуткой душе поэта редкую красоту и в красоте – Творца.

В этих книжках нет слова – «Россия». Но ее чувствуешь в безмерности снеговой пустыни: это от нее веет крепким морозным воздухом, простором, осыпает снеговой пылью в бешеном беге-лете… пусть не коней – оленей: