Так вот она, весенне-снежная Волга. Какой простор, какое раздолье! Больно смотреть, – солнцем слепит она. Дух захватывает от таких просторов. Надо уметь дышать, – задохнешься. Надо уметь смотреть, – ослепнешь. С такой высоты, откуда открывается сердцу российская беспредельность, смело крикнешь:

– Свобода!

В таких просторах поверишь крепко, что не мог народ навсегда остаться рабом. В таких далях живет свобода.

Грачи… Они шумят над сверкающей Волгой. Они опять прилетели, – шуметь, строить.

– Грачи! Грачи!! – кричат высунувшиеся из окон стриженые солдатские головы.

Радостная весна, незабываемая, новая.

Ново-Николаевск. 25 марта 1917 г

(Русские ведомости 1917 6 апр. № 75 С. 2)

Снова утро. Где, что за станция? А не все ли равно. Тот же народ. Но здесь его что-то особенно много. Лица, руки, – желты, как охра. Какой-то завод, – на оборону работает. Я вижу желтые, худые руки, словно протравленные мастикой. Странные, жуткие глаза на желтых, политых желчью лицах. Я вижу жадные, конвульсиями сводимые пальцы, тянущиеся к небу.

– Мне! Мне! Господин, дозвольте! Пожа… пожалте! Сюда, старичку-то! Для души… листик хоть!..

Свалка у вагонов. Словно раздают хлеб голодным. Да, голодным… Видеть надо эти хватающие пальцы, желтые клещи, пересмякшие губы, бледные губы, беловатые десны и глаза в желтоватых белках. А одеяния! Стыдно и больно, что в России так одеваются. Обносилась, оголилась она, богатая. Спрятаны в просторах, под горами, на тысячи верст, сокровища. Ходит-бродит по ним нищая Русь.

И стыдно, и больно, что суют в эти жадные руки не слово жизни, а сухие слова случайных листков, где забитый разум едва-едва выберет живые зерна.

– Про-грам-ма… ми-ни-мум?.. – слышу, читает на лету чахоточный, черноватый мастеровой с лихорадочными глазами. И глядит в сторону.

А дальше прочтет про «пропорциональное представительство», про «обобществление», про «инициативу».

– Дайте старичку!.. Господи…

Старичок с мешком и клюкой, собравшийся, быть может, в весенний путь по монастырям, рвется изо всей мочи к солдату, но лес желтых, голодных рук не дает.

Не надо, старик! Ведь и тут, – минимум и инициатива. А тебе надо живое слово.

Стыдно до ужаса. Вот на мешках сидит тихая старушка, опустив голову в глубокой думе. Над ней девочка в капорчике по складам читает рваный листок. Кто-то нацепил девочке розетку, – кусок красной подвязки. И широколобый старик приклонил ухо, – слушает. И благоговейное недоумение на лице. Бегут толпы за поездом. Газета «Вперед» летит в лужи, на крыши красных вагонов, на фонари стрелок, мечется на ветру, как подбитая птица. За ней прыгают через снеговые канавы, ляпают валенками в рыхлый снег, в воду, под колеса, падают на стрелках, срываются на сигнальных проволоках. Бешеная погоня за живым словом. А его нет и нет. А молодцы-делегаты с подножек, рискуя сорваться, мечут лист за листом, счастливые, что кидают хоть искру света.

Изголодавшемуся по правде народу дайте живое слово!

– Не это надо! – говорю я солдатам. – А вам все ясно? Нет, и этим, избранным, неясно многое. Новые слова упали нежданно.

– Заходите к нам, поговорить надо… – приглашают солдаты к себе в вагон.

И вот начинается наш митинг в громыхающем поезде.

– Председателя надо выбрать! – кричит высокий, с лицом американца.

Ничего, можно и так. Но, видимо, очень хочется, чтобы все шло «по программе».

И открывается незаполненная пропасть. Даже трудно подумать, как мало знают. И приходится подымать давно забытый багаж государственно-правовых знаний. Идет лекция о верховной власти, о конституциях, основных законах, о монархии и республике, о свободах, об учредительном собрании. А за окнами шумят голоса:

– Листков!

Солдаты слушают жадно. Как сухая земля пьет дождь, вбирают они новое слово. Открывается новый мир. Спорят о праве на землю.

– Всему трудящемуся народу! Отобрать без всякого разговору!

– Национализацию надо!

– Кооперацию земельную!

– Нельзя кооперацию! Разве можно всем одно платить!

– А ежели у меня пятеро, а у тебя двое?

– Надо с точки! Позвольте, господин… Я с точки. Примерно, в Сибири двое могут убрать 50 десятин. А почему? Они машинами. Дай мне машины! А мне на трех десятинах чего делать? Нельзя оставлять культурные хозяйства! По пять тыщ десятин в одни руки! С машинами сами все разделаем! Агрономов не надо. В Сибири без их умеют. Какие маслоделы!

Гудит нестройный митинг. Все толкуют по-разному, «от себя» и «с точки». Не земельный вопрос, а пучина. И начинают, слово за словом, соображать, что нелегко развязать узел. А земельные банки? А держатели мелких облигаций, тот же бедный народ? А иностранцы, держатели закладных листов и земельных акций? А крупные имения рядом с богатыми землей деревнями? Одним махом не решишь вопроса.

И чем дальше идет митинг – крепче веришь в глубокий народный дух, ищущий правды.

– Там должно все по порядку в учредительном. Верно, спешить с этим нельзя. На века строится.