Шрифт:
Казак замотал руками перед самым лицом кондуктора.
– Зараз сучку-раду разогнали и утвердили совет.
Кондуктор тоже отчаянно замотал черными забитыми ногтями. Так они с минуту радостно мотали друг перед другом руками.
Поезд замедлял ход. За окном мелькали желтые домики, а с другой стороны свинцово-синий, вздувшийся лед Дона.
Кондуктор поднялся, сурово нахмурился и, не глядя на казаков, сказал строго:
– Аксай. Тут билеты брать. Ну… не берите, небось не сдохнет дорога… еще чего. Страдали за нас, да брать билеты… – и ушел.
– Покорно благодарим.
У казака потухли живые глаза, и лицо стало безразлично-сонным, как будто сделал дело и больше не нужна была эта живость и напряженность.
Долго стоял поезд, потом долго подымался в выемке к Нахичевани. Уже ночь, черная, сырая, холодная, – и замелькали разрозненные огоньки.
Чей сад?
[текст отсутствует]
Проводил*
Из Пресненского штаба на Нижне-Прудовой улице вышел ученик и пошел к Москве-реке. Темно и глухо у реки, и жутко, и нет-нет хлопнет выстрел в темноте.
Идет по улице молодой человек, чистенький, аккуратненький, в хорошей шляпе, в новеньком пальто. Идет и поглядывает ласково на ученика. Подошел к своему дому, к дверям, хотел позвонить, да опять оглянулся на ученика.
– Вы напрасно туда идете, – сказал молодой человек в хорошей шляпе.
Ученик остановился.
– А что?
– Да, видите, жутко и темно там. Камни сложены, пустота кругом. Грабежи тут, раздевают. Жулье тут гнездится. Да вам куда идти?
– Мне на Большой Трехгорный переулок.
– Ну, так вам лучше пойти по Большой Пресне, – там освещено, люди ходят, за милую душу пройдете. Да пойдемте, я вас провожу.
Пошли к Пресне, разговорились.
– А я вас где-то видал, – сказал молодой человек в новой шляпе и ласково взял ученика под руку.
– Где же вы меня видели? – спросил ученик.
– Да, кажется, вы сегодня раздавали бюллетени публике. Много роздали?
– Да штук пятьдесят роздал.
– Какой же вы молодец. Какой же вы милый! Вот таких бы нам побольше. Вот такими, как вы, наша партия крепка.
У ученика сияет лицо.
– Да я не только раздавал, я агитировал, – говорит он, – человек десять обратил в свою веру; все обещали подать наш бюллетень.
– Ну, молодец же вы! ну, герой! Я вас расцеловать готов. Какой вы маленький, а какой милый. Из вас вырастет благородный гражданин. Ну, ну, расскажите, расскажите, как вы их в нашу веру обращали?
– Да как, – сказал ученик, – у кого есть честь, совесть и правда в груди, голосуйте за номер пятый…
Молодой человек отскочил от него, как ужаленный, выпучив глаза.
– Ка-ак за пятый?!
– А какой же? – удивленно спросил ученик.
– А я думал: вы наш, номер первый, распространяли.
– Ну, я предателей кадетов не распространяю…
– Это ты – предатель!.. – заревел молодой человек в шляпе, мотая кулаком, – это вы, большевики, предатели, германские шпионы, звери…
– Это вы, подлые кадеты, – предатели рабочих, крестьян и солдат; это вы жир нагуливаете на поте и крови рабочего люда, – кричал ученик, махая руками.
– Ах ты, щенок! Да я тебе надеру уши!..
– На-кось, выкуси!..
– Негодяй!
– Подлец!
Молодой человек погрозил кулаком и пошел к себе домой. Ученик погрозил кулаком и пошел к себе домой.
Памятник*
Стоял погожий осенний день. С березок тихо падали покрасневшие листья. За березками виднелась старая церковка.
У церкви за чугунной решеткой мраморный памятник – старый барин похоронен, а на взгорье барский дом белел в большом темном саду.
После обедни, разоблачившись и надев рясу с синей шелковой подкладкой в рукавах, вышел и стал на паперти поп с попадьей, за ними рыжий дьякон, за дьяконом дьячок, похожий на козу.
Поп огляделся, глянул на желтеющее осеннее жнивье, на гусей, что белели внизу у реки, на барские хоромы в темном саду и сказал:
– Ну, что же, православные, приступим. Надо, надо и общественным делом заняться.
Толпившиеся у решетки мужики загомонели:
– Как не надоть, надоть займаться, потому обчество, обчественные дела…