Шрифт:
– Ну, это вам даром не пройдет… И опять не успел договорить.
– Штоб ты лопнул, окаянный! Штоб те выворотило наизнанку! Бей их, девки! Волоки на двор!
Он не успевал обороняться и отступал к стене – не драться же с ними.
Кто-то сзади насунул ему шапку на самые уши, накинул и тулуп, и он вылетел из избы в распахнутую дверь головой в сугроб. За ним в тот же сугроб вылетел ямщик.
А уж двор полон баб и девок, и их возбужденные голоса мечутся в морозном ночном воздухе.
Девки мигом выволокли из-под навеса сани, ввели в оглоблю недовольную лошадь, перекинули дугу, засупонили, и не успел Сергей отряхнуться хорошенько от набившегося везде снега, как его ловко свалили в сани. Туда же, как мешок, свалился ямщик. Столпившиеся кругом бабы, отчаянно крича и улюлюкая, взяли в кнутья лошадь.
Изумленный мерин захрапел, поддал задом, рванулся и вынес сани на улицу. Девки бежали и все хлестали. Только за околицей ямщик, намотавший вожжи на руки, сдержал расскакавшегося мерина.
Ясная морозная луна бежала над лесом в одну сторону, а верхушки леса – в другую. Сергей сердито привалился к задку саней, глубоко засунув руки в рукава.
«Чертово бабье! Сатана в них вселился. Как белены обожрались. Что с ними делать? Не бить же их…»
Он потрогал вспухшее ухо.
«Вот и веди работу. Да к ним сам черт на козе не подъедет…»
Долго ехали молча. Повизгивали на укатанном снегу полозья, прыгали заиндевевшие шлея и дуга на споро бежавшем мерине.
– Но, но, милай!.. – подгонял его ямщик, пошевеливая тоже побелевшими вожжами.
Да вдруг повалился спиной назад, через облучок в сани, высоко задрал кверху огромные валенки и стал хохотать, как леший, на весь лес:
– Хо-хо-хо… Слышь, энта черномазенькая-то кэ-эк звизданет меня по шее, аж в голове загудело. Ну, думаю – шабаш. Своротило шею, – не разогну никак да и на! Хо-хо-хо… Ха-ха-ха…
Он хохотал как сумасшедший, с таким подмывающим увлечением, как будто ему не по шее дали, а поцеловали.
– Хо-хо-хо…
– Ну, чего ты с дурна ума? – сердито сказал Сергей и вдруг сам ухмыльнулся в обмерзшие усы.
«А ведь что, – вдруг, неожиданно для самого себя подумал он, – вот маленько работу в своем районе подберу, приеду да женюсь. А что ж! Здоровый, крепкий народ. Умеют дело делать, а не языком. А как втянется – дорогая работница будет…»
А ямщик нет-нет да опять во все горло:
– Хо-хо-хо… кэ-эк звизданет! И зараз, как бирюк, шеи не поверну.
Да вдруг круто повернулся к Сергею, снял шапку и помотал открытой головой на морозе:
– Слышь, Лексеич, што я тебе скажу: вот зараз отвезу тебе, поеду к своим, скажу родителям: пущай благословлят – женюсь, – ей богу, приеду и женюсь.
Сергей прятал усмешку в усы. Ямщик крутил головой и весело хмыкал. Ухмылялся и мерин, заложив одно ухо назад и потряхивая седелкой. И месяц с веселой рожей все бежал вдоль дороги, мелькая за верхушками сосен.
Кругом стоял мороз, тишина и залитая белизной ночь.
Таинство святого причащения*
Часов пять месил грязь. Кругом – весеннее туманное поле. Топкая дорога. И всего-то от станции верст семь. Было утонул, стал перебираться через овраг. Вылез. Вот и деревенька со взгорья открылась; церковь посредине белеет.
Подхожу к крайней избе. Стоит парень с настороженным, напряженным лицом, с длинной палкой в руке.
– Доброго здоровья, гражданин.
Парень молчит, как не с ним говорят, напряженно смотрит на мои губы.
– Здорово, – говорю. – Можно зайти в избу передохнуть?
– Кого спихнуть?
– Передохнуть, – говорю, – зайти в избу.
– А! Купец?
– Я не купец.
– Какой боец?
– Э, глухая тетеря!
Я нагнулся к уху и заорал:
– Зайти в избу можно? Отдохнуть!
– Можно… Чево ж… заходи… – и вперед.
Зашли в избу. В нос шибануло тяжелым духом. В первой половине громадная почернелая печь, теленок, куры. Во второй горнице, почище, громадная кровать под пологом, часы с остановившимся маятником на оклеенной газетами и картинками стене.
– Доброго здоровья! Можно у вас отдохнуть?
– Ну-к что ж, садись, добрый человек, отдыхай!
Кипит самовар. За столом – бородатый; поставил блюдечко на три пальца и тянет горячий дымящийся чай; капелька пота болтается на кончике носа.