Он очень метко выразил удивительную стойкость русского солдата, то есть русского народа, из которого набираются солдаты. Это черта – национальная.

Когда стала отступать в начале Великой Отечественной войны Красная Армия под напором дико и вероломно напавшей на нас фашистской орды, фашисты с изуродованными звериной радостью мордами ревели на весь мир, что Красная Армия уничтожена, что Советское государство вот-вот будет разгромлено, что советские люди получат то, чего они заслуживают, – рабство, потому что они – низшей людской породы.

Почему же этот звериный рев фашистского ликования вдруг прервался? Почему сейчас они в своих газетах, радио юлят и пятятся, несут ахинею о «гибкой обороне», к которой они будто бы прибегают? Да потому, что Красная Армия страшным своим напором надломила военную машину фашистов. Это было до того неожиданно, что во всей мировой печати раздался крик:

– Это же чудо! Явное чудо, что русская, отступавшая вначале армия вдруг повернулась и погнала «непобедимую» немецкую армию.

Нет, не чудо! Это вытекает из всего внутреннего строя русского солдата. Если русские солдаты умели замечательно драться за Россию, в которой их чудовищно эксплуатировали заводчики, помещики, плутократы, и этого солдата нужно было не только «убить, но и повалить», то как же возросла после революции эта неохватимая народная сила!

В безумном грохоте, в кровавом дыму бьются наши чудесные бойцы, бьются и гонят озверелого врага. Тысячами, десятками тысяч своих трупов устилают фашистские звери советскую землю, поруганную, истерзанную ими, залитую кровью советских людей. Приходит страшная расплата.

Почему же так дерутся, так безудержно дерутся красные бойцы, отдавая все силы, всю свою мощь, отдавая свою кровь? Потому, что они бьются за свою родину, за свою родную социалистическую страну, за свои семьи, за своих жен, матерей, за своих старых отцов и за милых сердцу детей.

Наши бойцы знают: их ребятишки, их семьи, что бы ни случилось, не останутся без помощи.

Недавно я был на Дону, в городе Серафимовиче. Там высился на горе великолепный детский дом – немцы сожгли его. Сейчас же, как только выгнали немцев, маленький городок, несмотря на тесноту, отдал детям-сиротам целый квартал.

Заведующая детдомом товарищ Федорова прекрасно обставила жизнь детей, в подавляющем большинстве детей фронтовиков. Их отлично кормят, они хорошо одеты (область прислала одежду и обувь), прекрасно выглядят. Маленькие бегают за товарищем Федоровой и, держась за платье, говорят: «Мама…» Столько ласки и нежности для детей! Комсомольцы, пионеры несут свои заботы детям.

И я вспоминаю старую дореволюционную армию. Семья солдата, сложившего голову за свою страну, шла побираться. Бывало, в зной и холод, в грязь и мороз можно было слышать тоненькие детские голоса, просившие милостыню, и видеть протянутые посиневшие ручонки.

Ответственнейшая задача комсомола – помочь по всей стране организовать ласковую, полную сердечной теплоты жизнь маленьким ребятам, потерявшим на фронте родителей.

Я не раз слышал Владимира Ильича Ленина на съездах и конференциях. Меня всегда поражало, что по количеству времени Ленин говорил обычно меньше ораторов, выступавших и до и после него, но впечатление от его речей оставалось всегда колоссальным.

С глазу на глаз я разговаривал с Владимиром Ильичем только однажды. И мне хочется рассказать об этом единственном незабываемом дне, – дне, когда я был в гостях у Ленина.

Как-то под вечер в моей квартире раздался звонок, вошел человек и сказал:

– Товарищ Ленин прислал за вами машину.

Минут через пять я был в Кремле. Молодой красноармеец провел меня в верхний этаж, где была расположена квартира Ильича. Очутившись в маленькой полутемной передней, я стал раздеваться и тут же услышал быстрые и легкие шаги: из внутренних комнат вышел Ленин. Он разом окинул меня взглядом с ног до головы и, горячо пожимая руку, приветливо сказал:

– Ну-с, пойдемте, пойдемте…

Мы вошли в столовую. Это была тесная, но удивительно опрятная и уютная комнатка, заставленная простой, довольно потертой мебелью. Мне случалось часто бывать в квартирах рабочих, обставленных значительно богаче. Видимо, в частной жизни, в быту Ильич строго придерживался принципа жить в тех же условиях, в которых живут сейчас трудящиеся массы.

– Как живете? С кем больше встречаетесь? С рабочими или с интеллигентами? Расскажите, – спросил Владимир Ильич, не спуская с меня глаз, как будто боялся, что я убегу.

– Да понемногу и с теми и с другими…

Я был смущен: «Ну, что я буду рассказывать Ленину, – думалось мне, – ведь все, о чем я могу рассказать Ильичу, он давно уже знает, и едва ли это будет ему интересно».

Владимир Ильич чутко заметил мою растерянность и, чтобы дать мне время прийти в себя, попросил Надежду Константиновну: