– А от собаки тоже можно многому научиться, – прибавил Юсти.

– Что ж, ладно… Что касается запоминания имен всех, с кем мы встречаемся, как со штукатуром Эрви, это я поручаю вам – сам я тут не силен, – сменил тему госпитальер. – Держите глаза и уши открытыми и запоминайте все, что услышите. По большей части это будут слухи, фантазии и ложь, но вы должны учиться отделять от этого факты. Говорите мало, а лучше вообще молчите. Сегодня каждый шаг, каждое слово могут нас выдать.

Собака залаяла на Тангейзера.

– Имя Люцифер означает «утренняя звезда» – она несет нам свет, когда еще нет солнца. Звезда падшего ангела, – объяснил Матиас своим подопечным. – Это большое имя для маленькой собаки.

– Он маленький, – согласился Грегуар, – но он выжил в огне.

На площади продавали еду, и Тангейзер спешился, чтобы купить каравай теплого хлеба для мальчиков. Они разломили хлеб надвое и набросились на еду с такой жадностью, что иоаннит купил еще пару жареных голубей, горячих и нанизанных на палочки. Глупо было не последовать примеру подростков, но у рыцаря совсем пропал аппетит. Мальчишки же так проголодались, что вспомнили о Люцифере, только уничтожив половину еды, однако после этого собака, к своему удивлению, стала получать лучшие куски от них обоих.

Грегуар заметил на боковой улочке небольшой загон, где благородный дворянин, приехавший на мессу, мог поместить свою лошадь, чтобы ее накормили и напоили: там они оставили Клементину. Приближаясь к фасаду собора, Матиас разглядывал многочисленные загадочные фигуры и иероглифы, изначально украшавшие главный вход. Многие были сбиты ударами молотка, поскольку священники, не понимавшие их истинного смысла, полагали, что украшения выполнены в герметической, а не в христианской традиции. А то, до чего не добрались католические священнослужители, разбили фанатики-гугеноты. Тангейзеру пришлось тщательно скрывать свое любопытство и восхищение.

Он вошел в собор через портал Страшного суда, окропил себя святой водой, но не стал преклонять колено. После яркого солнца казалось, что внутри темно, и госпитальер некоторое время стоял, дожидаясь, пока его глаза привыкнут к полумраку. Первым, что он после этого увидел, была плетеная колыбель, в которой лежали три младенца, от роду не старше месяца. Они были выставлены здесь в надежде на то, что кто-нибудь их усыновит – брошенные безымянными матерями и в счастливом неведении ожидающие, когда повернется колесо Фортуны. Почувствовав, как болезненно сжалось его сердце, Матиас отвернулся от корзины.

Потом он заметил, что задние скамьи церкви оккупированы проститутками – обоих полов, на любой вкус. По меньшей мере две женщины были заняты своим ремеслом, наклонившись к скамье перед пыхтящими клиентами. Остальные их коллеги наблюдали за этим – рыцарь не мог понять, то ли со скуки, то ли им за это заплатили. В дальнем конце собора за крестной перегородкой шла служба, но расстояние до этого места от задних рядов было таким большим, что каждый занимался своим делом, не мешая другим.

– Я родился в такой колыбели, – сказал Грегуар.

– Потеря твоей матери – наше приобретение, – сказал Тангейзер. – Тебе знакомо это место.

– А что вы хотите узнать?

Матиас окинул взглядом огромное, вызывавшее священный трепет внутреннее пространство собора.

– Петрус Грубениус был убежден, что все это сооружение построено на принципах священной геометрии, как один громадный алхимический сосуд, – начал объяснять он своим спутникам. – То есть это в определенном смысле тигель, а также текст, которому не нужны слова. Но не только. Это еще и космический корабль для путешествия за пределы времени, чьим духовным лоцманом является Гермес Трисмегист [20] . Если же мы согласимся – вместе с Петрусом, а также с одним или двумя его последователями из госпитальеров, – что месса представляет собой воплощение Великого делания [21] , а семь таинств символизируют те алхимические процессы, целью которых является трансмутация материи в дух и духа в материю, то Нотр-Дам де Пари действительно становится нашей Матерью, священным центром, утробой, из которой мы должны возродиться для свободы и просвещения.

Грегуар и Юсти смотрели на своего покровителя с вежливым вниманием.

– Я могу расшифровать эти головоломки не лучше тех шлюх, – продолжал он. – Тайны, в которые были посвящены лучшие из нас, уже никогда не будут разгаданы – по крайней мере на этой земле. Мы обречены ощупью пробираться в сумерках, вечно убеждая себя, что видим рассвет. Мы все – короли, убийцы, младенцы, шлюхи – приходим в этот мир в отчаянии и в надежде вдохнуть суть Божества. Однако самое большее, что нам удается, – это почувствовать, как много мы потеряли. Но я уверен, что эти младенцы из своей колыбели, поставленной на этом священном судне, видят дальше, чем мудрейший из пророков. Именно этим ты и отличаешься от остальных, Грегуар, потому что когда-то тоже видел так далеко.

– Но я ничего не помню, хозяин, – развел руками мальчик.

– Твой разум забыл, но душа помнит. А теперь скажи, ты знаешь, как подняться на северную колокольню?

Лицо Грегуара осветилось радостью.

– Знаю, хозяин. Идите за мной.

Он привел своих спутников к двери, которая, однако, оказалась запертой.

– Я могу вам помочь, мой господин? – послышался позади них чей-то голос.

Тангейзер оглянулся.

Человек, произнесший эти слова, смотрел на него, повернувшись вполоборота, поскольку мочился на стену собора. Это был тучный молодой парень. Закончив, он отодвинулся от стены. Люцифер потрусил к нему, и Матиас похлопал обоих мальчиков по плечам: