Соотнести услышанное с торопливым визитом-дуэтом Обаяшки с молчаливой дамой труда не составляло. («Пришел человек в черном и заказал мне реквием?..») Но бумаги сей у меня нету, и в руках ее я никогда не держала. Что там понаписано?..

Я продолжаю разговор с незнакомкой:

— А какое дело привело вас ко мне?

— Мой муж богатый человек. Его фирма поставляет на японский рынок самую популярную у нас лапшу.

— А я тут при чем?

— Мой муж влюблен в балет. И мы хотели бы открыть в Токио балетную школу вашего имени. Но Таранда запросил с нас за это триста тысяч долларов наличными. Это нам дорого. Может быть, договориться с вами напрямую будет для нас дешевле?..

Кажется, дело зашло слишком далеко. Надо истребовать у Обаяшки эту бумагу с печатью. Звонок женщины из Японии стал последней каплей, переполнившей чашу моего терпения и неведения.

Вернувшись в Москву, я потребовала от Обаяшки объяснений по поводу бумаги с печатью, которую показывал он женщине из Японии.

В первом же телефонном разговоре Обаяшка стал нервно юлить. Он все отрицал.

— Майя Михайловна, дорогая, эта женщина — аферистка. Я встречался. Это правда. Но дело иметь с ней никак нельзя. Она аферистка.

— А какую бумагу ты ей показывал?

Мой собеседник уходит от ответа.

— Если это серьезно было бы, Майя Михайловна, да разве не рассказал я все вам? Не утаил бы никогда. Вы же меня давно знаете?..

Вот оказывается, совершенно его я не знала. Стала догадываться. Подозревать. Поговаривали люди. Гримасы кривили при имени Таранды. Зачем вы доверились ему, спрашивали. Вот и сыграла со мной еще раз злую шутку моя легковерность. Неужто плохих людей на белом свете еще больше, чем полагала я тринадцать лет назад в первой своей книге?..

Обаяшка всё и вся продолжал отрицать. На все у него были ответы. Даже если не сходились они друг с другом. Ну, в точь как в старой притче о Хадже Насреддине и его разговоре с соседом. Во-первых, твой кувшин я не брал. Во-вторых, разбил. А в-третьих, я тебе его вернул.

Школа, оказывается, ко мне отношения не имеет. Это Обаяшкина школа. Его имени. Мало ли что в Интернете понапишут. Платы за учебу он почти не берет. Лишь самую малость. Аренда дорогая. Концы с концами только сводит. Все во имя святого искусства. Все ради него. О премьерах хотел оповестить. Пригласить. Но телефон молчал. В отъезде, верно, вы были…

Но я резко требую, чтобы Обаяшка явился ко мне домой на Тверскую (адрес он хорошо знает!). И показал продемонстрированную им женщине из Японии бумагу с печатью мне и Щедрину.

На следующий день Обаяшкин визит к нам наконец состоялся. Разговаривал с ним Щедрин. Бумагу Обаяшка с собой, естественно, не захватил. Запамятовал. Что-то, дескать, недопонял. И юлил, лукавил, улыбался, опять юлил. Но кондитерские улыбки на Щедрина не подействовали. Он повысил голос и сказал, что, если через полчаса требуемая бумага не будет здесь, он с ОМОНом явится в его офис ОМОН взломает сейф и извлечет оттуда эту бумагу. Коли она впрямую касается имени Плисецкой.

Щедрин настолько был взбешен от комедиантских россказней Обаяшки, что визитер струхнул. И через двадцать минут (его офис совсем близко от нашего дома) принес копию требуемой бумаги. Это была нотариально заверенная Уразовой Р. Р. доверенность. Взаправду с печатью, по которой все касаемое меня и моего имени находится в распоряжении улыбчивого господина Таранды. Оговоренный срок два года отсутствовал. Доверенность была без обозначения какого-либо времени.

— Это копия. А где оригинал?

Опять юления. Разговор ведется на самых высоких нотах. Мне жалко нервов Щедрина. Бой неравный.

Я пишу об этом так подробно, ибо Обаяшка понадавал за все это время бессчетное количество интервью. И своих мюнхгаузенских басней о произошедшем. На меня он руку подымать не смеет. Но о Щедрине фантазирует чудовищные небылицы. Какая мерзость!

— Так где же оригинал? Оригинал где?!.

Вот тогда и достает из своей папки предприимчивый нью-Дягилев оригинал моей самоубийственной доверенности. Наконец-то через четыре года, четыре года, я могу прочесть, что я подписала 9 декабря 2000 года. И что тогда унес с собой, победно торопясь, почитатель моего таланта, мой коллега танцор Таранда…

Вероломство присуще человеческой особи. Так ведь? С самой седой древности. От первобытных еще варваров.

Читали мы исторические хроники всяких народностей и племен и знаем, что почти ни один властитель прошлого не помер своей смертью. Их травили ядами, душили подушками, всаживали ножи в спины. И воображение писателей обогатило палитру вероломства до чрезвычайности. Все это так. Но когда вероломство обрушивается на тебя лично, обрушивается нежданно, подло, да еще улыбчиво — мерзко до самой до крайности.