Шрифт:
Я набрал номер своего лечащего врача, японца в возрасте со взглядом старого пройдохи. Я наблюдался у него уже несколько лет. Все эти годы он пытался вытащить меня, но, как говорится, без особого успеха. Все его усилия оказались напрасны.
Пока я договаривался с секретаршей о времени консультации, Годзиллу атаковали военные истребители, они пытались сбить его с ног, опрокинуть навзничь. След от их реактивных двигателей отчетливо выписывал на безоблачном небе зловещее послание: «Сдохни! Сдохни!»
«Да, я слушаю», — неожиданно доктор сам подошел к телефону.
Я объяснил ему вкратце, в чем проблема.
Он выслушал меня не столько заинтересованно, сколько терпеливо. Когда я закончил говорить, он велел мне прийти к нему, как только я смогу, без предварительной записи. Я оделся по возможности приличнее и вышел из дому, как обычно, забыв выключить телевизор. На экране Годзилла рухнул, будто Гулливер под напором озверевших лилипутов. Монстр умирал.
Пока ехал в такси, я все время думал о маме.
И пока ждал в больничных коридорах, и когда сел на кушетку, обтянутую черной кожей, чтобы у меня взяли анализ крови, — я все время думал о ней.
«Доктор, это то, что я думаю, это оно?» — спросил я у врача.
«Поговорим, когда придут результаты анализов».
В тот же вечер анализы были готовы.
Врач пригласил меня в свой кабинет, закрыл за собой дверь и заботливо запер ее на ключ. Он не хотел, чтобы кто-нибудь нам помешал. Пока он усаживался и приводил в порядок бумаги на столе, мне показалось, что прошла целая вечность. Наконец, он открыл карту моих анализов, сложил руки под подбородком и посмотрел мне прямо в глаза.
«Ваша реакция положительная. Вы вируспозитивны», — сообщил он.
Я онемел.
«Ты понимаешь, что я сказал?»
«Что я скоро умру».
Хитрый японец улыбнулся. «Нет, не в этом дело. Мы все умрем. Рано или поздно. Вопрос только в том, как и при каких обстоятельствах. В твоем случае прогнозы, конечно, не блещут оптимизмом, но на сегодняшний день существует много достаточно эффективных методик. Есть препараты, которые могут значительно замедлить распространение вируса в организме или даже приостановить этот процесс на некоторое время. Ты лучше скажи, какие у тебя есть соображения по поводу того, как ты мог заразиться?»
Я вяло пожал плечами.
«Ты пользовался чужими шприцами?»
«Нет».
«Презервативами?»
«А зачем?!»
Врач встал, подошел к окну и открыл его.
«Они прикончили меня», — выдохнул я наконец.
«Не думаю, что здесь причастен кто-то другой. Ты уже достаточно большой мальчик, чтобы никто не мог тебя прикончить, кроме тебя самого», — сказал врач, обернувшись, и сел на свое место».
Замкнутый круг
И я возвращаюсь. Я возвращаюсь в отель — улицы отворачиваются от меня: силуэты прохожих растворяются в воздухе, превращаются в легкий туман, в капельки росы. Освобожденные души вздрагивают от холода, оставшись без оболочки. Глубокая горечь заполняет собой городское пространство — все на грани исчезновения.
Я пытаюсь сосредоточиться на своем Я. Пытаюсь понять, в чем заключается его суть. Я вижу глубокие раны, причиненные нами друг другу, я вижу больничные койки, плачущих отцов и матерей, жен и мужей — в воздухе темно от их личных трагедий.
Линии горя бьются в воздухе, как мириады перепуганных до смерти птиц, траектории их полетов пересекаются. Голенастые и рахитичные, как дельтапланы на ходулях, не успевают они увернуться от адского пламени, как снова готовы в него попасть. Эта путаница из горя, как огромная черная сеть, покрывает весь мир.
Мой отель расположен в самом центре города. Я узнаю его из тысячи других, это единственное знакомое мне в городе здание. И я возвращаюсь туда, потому что мне просто больше некуда идти и потому что моя жизнь, и голос, и жизнь этого голоса — все ведет меня туда.
Мальчик on tape
«Токио раздражал меня. Я ненавидел Токио. И все-таки я задержался там еще на долгих два года. Я проходил курс комплексной терапии под индивидуальным наблюдением и параллельно мне снимали интоксикацию. Напрасный труд — Годзилла был ранен смертельно. Но никто из людей об этом еще не знал. Я не хотел никому говорить. Потому что не было на земле человека, которому я мог бы это доверить. Ни один не был достоин узнать это от меня.
В один прекрасный токийский день отец сообщил мне, что он снова женится. В этот раз на японке. К тому времени работа над проектом «Годзилла» была официально закрыта. Производящая компания медленно, но верно развалилась под тяжестью бесконечных судебных процессов. Вопрос о съемках чего бы то ни было не стоял вообще.
Мы проговорили с отцом до утра в прокуренном портовом баре, расположенном в районе токийских доков. Отец признался мне, что о многом жалеет в своей жизни. В частности о том, что не уделял мне должного внимания. Он пояснил, что именно теперь собирается исправить ошибки молодости, наверстать упущенное. Он попросил, чтобы я был свидетелем у него на свадьбе.