— Хм… — хитро прищурился. «Мне очень жаль, но помочь ничем не могу».

— Не знаешь… — улыбнулась и даже засмеялась, довольная.

И действительно забавно: она — тогда, на детской площадке — не соизволила назвать свое имя, а он — после — не соизволил полюбопытствовать еще раз, ждал, когда она сама откроется, и не дождался.

— А мне и не надо… — Безумно радуясь перемене в ее настроении, стремительно перебрался к ней по дивану и обнял ее, стиснул, звонко чмокнул в щеку. — Травинка ты моя! Зеленая моя! Художника обидеть может всякий, да? А вот помочь материально некому. О! Ты есть, наверно, хочешь?

— Мгм! — с надеждой весело мотнула головой.

— И я хочу, да нечего, — сказал он, подличая в шутку. — Вэри вэл?

— А кофе?! — напомнила она.

— Кофе? Ща! — Щелкнул пальцами, окликая воображаемого официанта: — Гарсон! Кафе, силь ву пле! Два двойных!

— С лимоном, — подыграла она.

— Да-да, с лимоном и ликером! — крикнул он туда же. — И дюжину пирожных ассорти!

— О-о, благодарю, — сказала она, поднимаясь. — А теперь, если можно, я умоюсь.

— О, разумеется!.. — Он поспешно вскочил и, держа ее под локоток, почтительно пришаркивая шлепанцем, проковылял с ней до прихожей, отпуская и напутствуя: — Прямо по корлидорлу, вторлая дверль напрлаво. В крлайнем случае спрлосите, вам покажут.

— Спасибо, спасибо, вы очень любезны.

Она оглянулась, удивленно смеясь над его кривляньями, но в глубине ее глаз — Боже мой! — в глубине этих милых черных смородинок он ясно увидел печаль.

Обидел все же, скотина, да как обидел — забыть не может!..

А кроме того, ей, наверно, не очень были по сердцу его актерские выбрыки.

Не буду больше! — поклялся он мысленно.

И, с трудом переключаясь на внезапное одиночество, растерянно улыбнулся: приятно было ощутить вдруг никчемность свою без нее, ущербность какую-то, словно что-то из него ушло вместе с ней, чего-то в нем как будто недоставало.

Потребовалось серьезное волевое усилие, чтобы в ожидании ее возвращения на чем-нибудь сосредоточиться.

Вот — для начала поднял с пола машинку, водрузил обратно на рояль.

Затем подобрал кое-что из того, что разбросал.

Но тут другая мысль осчастливила его, и он потрогал подбородок: побриться!

За сутки он не так уж сильно ощетинился, но ежели он какой-никакой мужчина, то ведь это же наипервейшее мужское дело, тот самый труд, который действительно облагородит его, пока хотя бы, внешне, лиха беда начало.

Он прошел в свою комнату (постель была убрана филигранно!), вынул из футляра электробритву, воткнул в розетку, включил и, глядя на себя в маленькое футлярное зеркальце, начал привычно массировать плавающими ножами подбородок и щеки.

Как всегда, монотонное, убаюкивающее жужжание электромоторчика постепенно растворило в себе все его мысли, и он почти забылся, внимательно высматривая пропущенные островки небритости.

Но вдруг, несколько раз мельком взглянув через зеркальце себе в глаза, он словно очнулся и остановился.

Внезапно он понял, разгадал охватившее его и тихо мучившее смутное беспокойство.

Стоило ей выйти и оставить его одного, как ему просто-напросто стало страшно — именно страшно — от подсознательно точившей мысли, что все может рухнуть, рассыпаться, как только возникнут — а они обязательно возникнут! — вопросы: что делать дальше! Как жить вдвоем?

Ни-че-го ведь еще не продумал до конца: ни о работе, ни о жилье (с родителями жить исключено, но где альтернатива?), ни о природе и статусе новых отношений. Однако рано или поздно — да что там рано или поздно! — уже пора продумывать и решать, а он… все так же беспечен и подло легкомыслен, как и с Инной когда-то.

Между прочим, простодушный вопрос: «Ты не боишься, что я тебя брошу?» — тоже подлый по своей сути.

Выходит, он вполне допускает такое окончание — теоретически, а значит, и сам он, судя по всему, скрытый хронический подлец (ужасно огорчила его эта мысль).

Но тогда зачем же ни себя, ни ее не образумил вовремя? Ведь это опять… нечестно?..

Хотя… — забуксовал в противоречиях — как же тогда честно, если не так, как было и как есть?

Разве можно помнить о затаенной в себе подлости, когда так больно щемит и так сладко обнадеживает сердце и когда так верится, искренне верится в лучшее?..

Нет, онегинская честность — это поза: он просто не любил еще, не знал, что полюбит, потому-то и легко ему было резонерствовать — «напрасны ваши совершенства». Да и кто он такой, Онегин? Литературный персонаж, шесть букв по вертикали, а реально?..

Ну кто из нас может, даже угадывая в будущем бездну разочарований, отказаться от того мгновения, которое, возможно, будет стоить всей нашей жизни и оправдает собой и прошлое наше, и будущее? Ну кто? Вот именно, что очень мало кто, если не сказать, — никто. Тем более, что происходит это, как правило, само собой, помимо нашей воли.