После злосчастной вылазки маршал Альварадо собрал у себя в шатре главных своих военачальников не для того, чтобы следовать их советам, он даже не выслушал их, как будет видно далее. И Лоренсо де Альдана, и Гомес де Алзарадо, равно как Диего де Мальдонадо с Гомесом де Солисом, полагали, что штурм высоты, занятой Эрнандесом Хироном, мог принести лишь сомнительную победу ценою слишком многих жизней.

— Пусть остаются в своей крепости, а мы наберемся терпения и подождем, пока голод и другие нужды заставят их спуститься вниз, — сказал Лоренсо де Альдана.

— Дня через два или три он выйдет из крепости, чтобы дать нам бой или убраться отсюда, а многие его сторонники воспользуются случаем и перейдут к нам, — сказал Гомес де Альварадо.

Маршал молчал в крайнем неудовольствии. Маршал внял лишь бравым речам Мартина де Роблеса, упрямого астурийца, бывшего в неладах со всякими мудрствованиями и полагавшегося не на стратегию, а лишь на аркебузы и солдат.

Однако Лоренсо де Альдана так настаивал на своем и столь высока была его репутация опытного генерала, имевшего на своем счету сотни сражений с местными вождями и испанскими тиранами, что маршал в конце концов пообещал ему оставить свое безрассудное намерение штурмовать очертя голову вражескую крепость. Он рассеял опасения Лоренсо де Альданы, и тот спокойно вместе с несколькими сержантами и артиллеристами ушел из лагеря, намереваясь обложить мятежников со стороны крутого берега и заставить их выйти из логова.

Никому и ни в чем не удалось убедить маршала; пламя победы уже занималось над ним, до него было рукой подать, а они собирались погасить его речами. Полдень отсвечивал на пиках и на лошадиной сбруе, когда на сторону короля перебежал еще один из людей Эрнандеса Хирона и сказал то, что всегда говорят перебежчики: что, мол, в том лагере все пали духом, что, мол, там только и думают, как бы бежать, и тут снова взыграло пылкое маршальское сердце. Снова созвал он своих военачальников, на этот раз без Лоренсо де Альданы, который в это время находился в двух лигах от лагеря, приближаясь к цели, и объявил им без околичностей, что решил дать бой и не потерпит ни возражений, ни разглагольствования.

— Если дело обстоит так, значит, мне остается умереть, — сказал Гомес де Альварадо, выходя из палатки, и три часа спустя доказал, что слова его не были ни преувеличением, ни ложью.

Маршала обуял гнев святого апостола Иакова, призрак Сида звал его вперед. Мартину де Роблесу, с его стрелками, самому нетерпеливому из своих командиров, он приказал перейти реку и атаковать левый фланг Эрнандеса Хирона. Хуану Рамону с его ста двадцатью пятью солдатами, среди которых находился и Лопе де Агирре, он велел взобраться на скалу и обрушиться на правый фланг тирана. Тысяча индейцев, вооруженных камнями и воинственными воплями, должны были напасть на крепость сзади. Сам маршал намеревался перейти реку в конце боя под гром барабанов и плескание знамен, чтобы славно завершить сражение и добить предателей.

— Они идут в том самом порядке, о каком я молил святую троицу, — говорит полковник Диего де Вильяльва Эрнандесу Хирону. — Прикажите, ваша милость, стрелкам целиться не спеша, и увидите, солдаты маршала посыплются наземь, как кролики.

Мартин де Роблес точно на гвозде сидел. К чему ждать условного сигнала боевого рожка? он яростно ринулся на неприступные развалины — кто сказал, что они неприступные? — никто не осмелится оспаривать мою блестящую победу. Долой тирана! Да здравствует король! Да здравствует маршал Алонсо де Альварадо! Да здравствует непобедимый капитан Мартин де Роблес! В этом бреду он метался, пока град пуль не вернул ему разум, от крови раненых покраснела вода в реке, порох намок, на дно пошли копья и аркебузы, более пятнадцати человек было убито, смертоносный палец Аурелиано Гранадо ни разу не дрогнул, солдаты, потеряв надежду, отступали, Мартину де Роблесу тоже пришлось отступить.

Хуан Рамон вступил в бой в момент, когда ему было указано. Он должен был занять площадку, находившуюся на одном уровне со старой крепостью, и оттуда открыть огонь по злодеям. Пришлось карабкаться по острым скалам, ползти по скользкой грязи, и все под обстрелом, который мятежники вели из обоих проломов. Лопе де Агирре, маленький и ловкий как обезьяна, первым взобрался на вершину, но недолго находился там, ибо тут же был дважды ранен в правую ногу, которую ему чуть было не оторвало совсем. Тело Лопе де Агирре, кувыркаясь по склону, покатилось вниз и осталось лежать на песчаном берегу. Из разодранных рук и разбитого о камни лица кровь струилась обильнее, чем из продырявленной ноги. Он лежал на песке, не живой и не мертвый, и на этом для него закончилось сражение, которое к тому моменту еще не решилось в пользу ни одной из сторон.

Бой за Чукингу только еще начинался. Мартин де Роблес перестроил свой отряд и снова пошел через реку. После нескольких упорных попыток упрямый астуриец закрепился на одном из самых высоких уступов, но был ранен. Маршальской лошади пуля пробила голову, и маршал, падая, сломал себе ребро. Смерть косила несчастных индейцев, сражавшихся за короля воплями и камнями. У стрелков Эрнандеса Хирона подходили к концу порох и шрапнель, они забирали боеприпасы у раненых и убитых. К заходу солнца королевское войско потеряло семьдесят человек, не считая индейцев. А теперь мы пойдем на них, сказал полковник Диего де Вильяльва. Франсиско Эрнандес Хирон собственной персоной стал во главе эскадрона. Его корнеты и барабаны завели победную песнь. Наконечники пик и лошадиные морды ринулись на войско маршала. Триста дьяволов вырвались из крепости и вскачь неслись по склону на поредевшего противника. И тогда верные слуги его величества обратились в бегство. Тиран Эрнандес Хирон выиграл сражение при Чукинге. Может, это будет последним сражением, в котором он победил, может, это вообще будет последней победой какого бы то ни было мятежа в Перу.

Лопе де Агирре все лежал на песке, не сознавая исторического значения событий. История в данном случае обошлась с ним милостиво. Франсиско Эрнандес Хирон, одержав победу, повел себя благородно. Он не перебил пленных, не был жесток с побежденными, велел похоронить своих убитых рядом с убитыми противника, приказал лечить своих раненых наравне с ранеными врагами. К ночи Лопе де Агирре приоткрыл глаза. Кровь запеклась на лице и мешала видеть темноту. Но зато он увидел огни, которых никто не зажигал. Этот похож на мертвеца, но он не умер, сказал первый хирург. Плохая рана, сказал второй и наклонился, рассматривая изуродованное тело. Надо бы отрезать ногу прежде, чем начнется гангрена, сказал второй хирург. Это были первые слова, которые услышал Лопе де Агирре, очнувшись.