Держа Джин за руку, девочка повернула голову на подушке, взглянула на луну за окном. Глаза ее слипались.

— Мне кажется, не надо ничего. Она сейчас заснет. Исме надо набираться сил, ведь боль ее измотала. Как проснется, так и покушает, — негромко сказала Джин, наблюдая за Исмой.

Действительно, через несколько минут Исма спокойно заснула.

— Постарайтесь не будить ее. Сколько будет спать, столько и надо. Сама проснется. Как проснется, надо ей дать морковь и немного мяса, — Джин осторожно отошла от постели больной.

— Как рассветет, сходи к Омару, отец. Поменяй мой халат на кусок мяса. Только жирный не бери, попостнее, — прошептала Абия.

— Ладно, разберусь, — тот лишь махнул рукой.

— Вы бы тоже прилегли, — Абия постелила Джин тюфяк на полу напротив очага. — Тут и потеплее. Вы же тоже, наверное, устали — и путь преодолели немалый, по горам, да с девочкой моей намаялись. Я не знаю, как выразить вам свою благодарность. Я сама уж не усну ни за что. Сердце так колотится, будто сейчас выскочит, — призналась она.

— Спасибо, — ответила Джин.

Молодая женщина улеглась на тюфяк. Голубоватый свет луны струился прямо на нее из окна. Абия присела на постель спящей дочки и погладила ее по волосам.

— Вы здесь давно живете? Я поняла, вы родились в Даре? — спросила Джин.

— Да, я родом из Дары, — кивнула Абия. — Отец у меня был ремесленником. Обувь шил на рынке, чинил упряжь для скота. Ахмет к нему часто ездил, хотел то одно поправить, то другое. Сам-то он вдовец. У него жена в родах умерла, совсем молодой, практически девчонкой. Сыночек-то выжил, а она умерла, получив заражение крови. Врачи поздно спохватились, — Абия грустно вздохнула. — Сыночек тот уже взрослый. Мы с ним ничего, ладим. Он теперь в Дамаске живет, к нам совсем редко ездит. Там вроде как в полиции служит, школу их закончил. Я же в девках засиделась, старшая была из дочерей отца. Младшие замуж повыскакивали, а я все никак. Вот и сосватал меня отец за Ахмета, чтобы люди пальцем не показывали. Я ему не слишком понравилась, как и он мне, но надо же кому-то хозяйство вести. Поэтому он взял меня в жены. Ничего, живем, привыкли друг к другу, — начала объяснять сирийка, но вдруг замолчала. — Как дети родились, тут уж и вовсе не до собственных чувств стало, — продолжила она через мгновение. — Только и крутись. Стерпится — слюбится, как говорится. Так на самом деле и вышло. Теперь и представить себе не могу, как бы я без Ахмета жила, хоть и непросто живем, сами видите, — виновато улыбнулась Абия. — У вас настолько с мужем не сложилось, что терпеть уже не смогли?

Джин вздрогнула, даже как-то не ожидая такого вопроса. Впрочем — почему же? Теперь ей придется здесь не один раз рассказывать об этом.

— Бить стал, боюсь его, — сказала она.

— Снежану тоже бил. Работать не работал, а только ее посылал спину гнуть на богатых. Мой Ахмет так никогда не поступал. Он все на себя брал, да и сейчас берет, вы не смотрите, что он внешне совсем неласковый, но за счет жены жить себе никогда не позволит. Наизнанку вывернется, чтобы кусок хлеба в дом принести, — поделилась сирийка.

— Ты там совсем захвалила меня, мать. Уж поскромнее говори-то, а то уши горят, — из-за ширмы послышался сонный голос хозяина дома. Он улегся на тюфяке рядом с сыновьями.

— Не любит, когда его хвалят. Очень стесняется, но человек хороший. Повезло мне, так я считаю. Не бросил меня Аллах без поддержки, — Абия улыбнулась.

— В Даре у вас остались родственники? — поинтересовалась Джин.

— Как не остаться, остались. Отец-то умер два года назад. Мать еще до замужества моего померла. Сначала немного простудилась. Все кашляла, кашляла, ее лечили, но бестолково. Довели до воспаления легких. Организм не справился. Так-то у меня три сестры в Даре и старший брат. Брату досталось отцовское дело, ведь он с отцом с малолетства работал и все от него перенял. Мужья у сестер разные — один в ресторане поваром работает, второй — в гостинице портье, а третий как самый грамотный работал учителем. У меня сестра младшая хорошенькая, умненькая, — Абия даже языком прищелкнула. — В шестнадцать лет — просто прелесть. Он влюбился в нее, когда она еще у него училась. Парень только институт закончил и к ним преподавать пришел. Так мы радовались, дескать, повезло Марди, образованный у нее будет муж. Оказалось… — она вздохнула.

— Что-то случилось? — настороженно спросила Джин.

— Арестовали его два месяца назад. Что-то он на уроке не то про Израиль, что ли, сказал, не то про Америку. Пришли домой, забрали, и теперь ни слуху ни духу. Расстреляли, наверное. Девочка одна с тремя детишками осталась. Все помогаем ей сейчас, чем можем, — грустно ответила Абия.

«Высказал мнение — получи полю в лоб», — подумала Джин с печальной иронией. — «Это они называют народной властью, арабским социализмом, когда все для народа. Все, но только народ обязан думать так, как мы тебе указали, и никогда не отступать от генеральной линии. Тогда мы, народ, тебя покормим более или менее сносно, а если повезет, у нас даже хирург найдется, вылечить твоего ребенка. Не хочешь — вот тебе пуля. Без суда и следствия. Никто за тебя не заступится, народ, ведь Америка — враг, и Израиль — тоже враг, да и вся Европа вместе с ними враждебны. Друг тебе лишь иранские муллы, но у них не забалуешь. Никуда ты, народ, не денешься из наших кровавых объятий».

— В Даре будете, я напишу, сестры мои вас примут. Со Снежаной они общаются, она с Марди даже дружит, — пообещала Абия.

— Спасибо. Неизвестно, где я буду, что со мной случится, но если, правда, найдется хоть кто-то, кто сможет помочь в трудной ситуации, буду очень рада, — кивнула Джин и грустно улыбнулась.

— На нас с Ахметом вы всегда можете положиться, — Абия наклонилась и сжала ее руку. — Мы все сделаем, только говорите. Ради жизни моей девочки я все для вас сделаю, — горячо прошептала она. — Отец? Поворчит, поворчит, но тоже в долгу не останется. Я же говорю, он человек хороший, честный. Мы тут, вы знаете, где. Мы всегда тут и никуда отсюда не денемся.

— Спасибо! Обещаю, без особой нужды я не стану вас беспокоить, — растроганная Джин прижалась щекой к морщинистой, заскорузлой руке сирийской крестьянки.

Луна постепенно стала меркнуть, ночное небо — светлеть. Приближалось утро. Джин задремала, подложив руку под голову. Сказались волнения перехода, но даже она сама, не зная почему, вдруг почувствовала себя в этом тесном, еще недавно совершенно чужом и неизвестном ей доме, в чужой и неизвестной стране, спокойно. Спало напряжение, утихла тревога, появилось позитивное ощущение.