– Я видел, как ты гуляла у озера. Ты выглядишь очень печальной и задумчивой. У тебя что-то случилось? – спрашивает он, залпом выпивая бокал и тут же наливая себе ещё.

– Нет, ничего. Просто осень всегда навевает на меня грусть, – я подношу к губам вино, оно слишком сладкое, слишком крепкое. Делаю вид, что пью, сама не выпускаю бокал из рук, чтобы не подливал. А он и не настаивает. По-моему, ему просто надоело пить в одиночестве.

– А мне осень нравится, она даёт толчок в творчестве, летом слишком много красок, лето само по себе прекрасно, а вот если в осени найдёшь предмет для восхищения, такой яркий луч, то радуешься, как ребёнок…

Далее следует монолог о муках творчества, нытьё о том, как не понимает и не поддерживает семья, особенно жена. Я особо не вслушиваюсь. По мере того, как бутылка с вином пустеет, откровенность соседа возрастает. Когда разговор переходит на проблемы его взаимоотношений с женщинами, я задумываюсь: как же его выпроводить. И уже хочу вставить слово в бесконечный монолог, сказать, что устала и хочу отдохнуть, как слышу шум подъехавшей машины. Скорее всего, Александр, кто ещё может приехать.

Я радуюсь, что не успела выпроводить соседа, хватаю свой бокал с вином, натягиваю улыбку, изображаю на лице само внимание. В общем, приготовилась к встрече с мужем. Олег замечает перемену в моем скучающем виде, но не замечает не только шума машины, а даже щелчка двери, подтягивается весь, радостно улыбается в ответ и очень кстати произносит:

– Всё же я не оставляю надежды изобразить тебя в портрете, и думаю уговорить, в конце концов, позировать мне.

– Даже не надейся, – категорично заявляет Александр, входя на кухню.

Я изображаю удивление, думаю, весьма убедительно. У Олега такой вид, словно вино у него в руках внезапно прокисло. Он натянуто улыбается, скрывая за этим панику и страх. Я ликую в душе, заметив, как лицо мужа темнеет и искажается от гнева.

Александр проходит на кухню, но не садится, опирается о кухонную стойку. Секундное замешательство, и на его лице я уже не замечаю тех чувств, которые, как я надеялась, можно назвать ревностью. Со смертельным спокойствием и снисходительной ухмылкой он взирает на нас. Олег тоже, как истинный мужчина, спрятал страх куда подальше, натянул широкую вежливую улыбку. А я, как мне кажется, в полном равнодушии, приняв скучающий вид, наблюдаю за двумя альфа-самцами.

– А я тут решил скрасить одиночество Оксаны Юрьевны, так сказать, своим присутствием, – объясняет Олег, пытаясь стоически скрыть страх за бодрым голосом и несколько развязным видом. Думаю, вино ему помогает.

– Ну и как? Скрасил? – произносит муж грубо.

– Надеюсь, был не самым неприятным собеседником. Хотите вина, настоящее, грузинское, друзья привезли, – вдруг предлагает сосед, кивая на почти пустую бутылку.

– Я за рулём, – бросает Александр.

– Ну что же, думаю, мне пора, – говорит сосед и пытается выбраться из-за стола. Выпитая почти бутылка вина ему не даёт это сделать с достоинством. Он цепляется за стул, тот с грохотом падает, с извинениями Олег пытается его поднять, едва не падает сам. Муж помогает ему выбраться из-за стола.

– До свидания, Оксана Юрьевна, – оборачиваясь у выхода из кухни, прощается он.

– Всего доброго, – вежливо произношу я, не двигаясь с места.

– Я провожу гостя, – губы мужа кривятся в сдержанной усмешке.

Пожимаю плечами, стараясь изо всех сил сохранить невозмутимость. Слышу, что в холле, у входной двери, Александр что-то тихо говорит соседу. Слов разобрать не могу, но тон спокойный. Очень надеюсь, что не зря терпела часовую пытку монологами Олега, и Александр не испортит отношения с соседями парой слов.

Муж возвращается на кухню, подтягивает стул, садится напротив меня. Вынимает у меня из рук бокал, который, сама не замечая, я судорожно сжимаю все время. Отпивает из него.

– Действительно грузинское, неплохое, но крепко. Я знаю, ты такое не любишь.

Он подносит бокал к губам, делает ещё глоток, молчит. Смотрит на меня с непостижимым чувством, взгляд прожигает насквозь. У меня моментально пересыхает во рту, а желание током проносится по телу. Все силы уходят на то, чтобы справиться с дыханием и не выдать чувств. Но почему моё предательское тело так реагирует на него? Почему он владеет мной даже на расстоянии? Почему я теряю голову и здравый смысл от одного его присутствия.

– Зачем ты подставляешь Олега? Тебе его не жалко? – вдруг спрашивает он.

– С чего ты взял, что я подставляю?

– Ты используешь его, чтобы заставить меня ревновать, не задумываясь, что он к тебе испытывает. Ему будет очень неприятно разочароваться, – он смотрит на меня с шутливым осуждением.

Не такого взгляда я хочу, поэтому мстительно выдаю:

– Может, я к нему тоже что-то испытываю.

– Нет, – уверенно и резко бросает он.

– С чего ты взял? Может, мы уже переспали. Или только тебе можно иметь подружек на стороне? – говорю в надежде, что пробью его самоуверенность и выведу из себя.

– Нет, – тем же тоном повторяет он, – Ты с ним не спала. И ничего не чувствуешь к нему. Если бы ты смотрела на него хотя бы наполовину так, как сейчас смотришь на меня, может, я и стал бы ревновать.

Он довольно откидывается на спинку стула, снова берет мой бокал и допивает вино. Его обручальное кольцо звякает о стекло, звук пронзает меня. Я сижу, смотрю на него, впитывая каждую чёрточку любимого лица. Его взгляд меняется, делается острее, глаза темнеют. Он понимает, что скоро стена, которую я воздвигла между нами, рухнет. Да, собственно, ему стоит протянуть руку, и зыбкая преграда рассыплется. Но он не делает этого, ждёт от меня первого шага. А я? Я знаю, что должна злиться и ненавидеть. Где моё самолюбие, где моя гордость, в конце концов. Но я также знаю, что люблю. Люблю этого негодяя. Люблю, несмотря на то, что он заставляет меня пройти через ад.