Работая еще в Лондоне молодым военным агентом, он с негодованием обнаружил, что письмо из Петербурга на его имя кто-то вскрывал. Это настолько возмутило полковника, что он добился встречи с английским министром иностранных дел и напрямую обвинил того в недопустимости подобных действий. По молодости и неопытности Игнатьев наговорил немало недипломатичного и «допек» министра окончательно. Тот был вынужден признаться в перлюстрации почты. Защищаясь, министр в сердцах ответил, мол, и нам интересно знать, что пишут из Петербурга, и что вы доносите про нас.

Этот урок Николай Павлович запомнил отменно. Диппочте он не верил и напрочь отверг пакеты с сургучными печатями. Посол придумал свой, весьма оригинальный способ передачи разведин-формации. Корреспонденцию запечатывал в обычные, дешевые конверты, которые перед этим держал на полке с мылом и селедкой. Адрес на конверте писал не сам, а заставлял делать это своего лакея. Да и письмо уходило не в министерство, а на частный адрес какого-нибудь дворника или лакея. Такая связь работала четко и бесперебойно. Дурно пахнущие письма, да еще подписанные корявым почерком, турок не интересовали.

Тринадцать лет проработал послом в Константинополе генерал Игнатьев. Он стал дуайеном дипломатического корпуса, завоевал симпатии самого султана. За глаза многие турецкие чиновники называли Николая Павловича «всесильным московским пашой».

Генерал Игнатьев внес большой вклад в заключение Сан-Стефанского договора по окончании Русско-турецкой войны. И пусть как опытный дипломат и разведчик, Николай Павлович не совсем был доволен условиями договора, тем не менее его можно считать историческим. В соответствии с ним Османская империя теряла часть своих владений в Европе, после пятивекового ига болгары, наконец, получили свободу и основали свое государство. Россия возвратила себе южную Бессарабию, присоединила Батум и Карс.

А Николай Павлович возвратился на Родину и вскоре был назначен министром внутренних дел. Нечто подобное в свое время произошло и с его коллегой — адмиралом Ефимием Путятиным. Оставив должность военно-морского агента, он удостоился высокого поста министра народного образования.

Откровенно говоря, новые, пусть и весьма высокие министерские должности, не принесли ни славы, ни почета нашим героям. И тот и другой вскоре покинули свои посты, оставшись в памяти потомков великими разведчиками и дипломатами.

Во второй половине XIX века Российская империя проводила достаточно активную внешнюю политику практически в разных частях света, в частности в Азии, на Дальнем Востоке и даже в Африке. Между великими мировыми державами шла борьба за сферы влияния, за раздел, а потом и передел колоний.

После Крымской войны, в которой наша страна потерпела поражение, сложилось новое соотношение сил. Россия, как великая держава, во многом утратила свое влияние на международной арене и оказалась в изоляции.

Продолжая деятельность по выходу из политической изоляции, поиску союзников в Европе, Российская империя обратила свои взоры на страны Средней Азии, Китай, Японию, Алжир, Абиссинию. В отличие от европейских государств, где с 1856 года на постоянной основе работали российские военные агенты при посольствах, на Востоке, в африканских и азиатских странах развернуть деятельность военных представителей не было возможности. И потому разведка по-прежнему для этой цели использовала уже неоднократно проверенные временем формы «крышевого» прикрытия — военно-дипломатические миссии и военно-научные экспедиции. Сюда же можно причислить и так называемые рекогносцировки, когда проводилось изучение и топографическая съемка приграничного или иного района. Такую разведку, как правило, вели специалисты корпуса военных топографов или офицеры Генерального штаба.

Некоторые историки высказывают весьма спорное мнение, якобы военно-научные экспедиции и военно-дипломатические миссии практически не имели между собой ничего общего. Мол, все зависело от поставленных задач. Ежели они, например, были дипломатическими, все подчинялось им, остальное оказывалось второстепенным, ничтожным и, в конечном итоге, отбрасывалось, как ненужный элемент.

Смею в корне не согласиться с подобными заявлениями. Практически все дипмиссии и научные походы за границу осуществлялись под руководством генералов и офицеров армии, флота и Генерального штаба. Весьма немного наберется за весь XIX век миссий, которые возглавлялись людьми сугубо штатскими. Ну, разве что горный инженер Бутенев (которого, кстати, с большой натяжкой можно назвать гражданским специалистом), в 1841 году совершил поездку в Бухару, да ученый-востоковед Ханыков — в 1858 году — в Персию. А еще можно вспомнить весьма неудачное путешествие астронома К. Струве в ту же Бухару. Вот, пожалуй, и все. Остальные посланники были людьми в погонах. И наряду с дипломатическими и научными поручениями им ставились конкретные разведывательные задачи. По возвращении из поездок офицеры отчитывались перед своим военным ведомством, представляя аналитические доклады, основанные на военно-статистических исследованиях. Эти доклады сопровождались топографическими и геодезическими описаниями местности, оценкой политической обстановки и экономического состояния страны пребывания, боеспособности вооруженных сил.

Не только дипломатические и научные миссии, но даже торговые экспедиции нередко проводились под руководством военных разведчиков. Примером тому торговые поездки в Среднюю Азию полковника Генерального штаба Александра Глуховского.

Однако все по порядку. Возвратимся к первой половине XIX века. Мы говорили о том, что в силу сложившихся обстоятельств Российская империя стала уделять больше внимания землям, примыкающим к южным и восточным границам государства. Срочно понадобилась политическая, экономическая, военная информация о положении приграничных стран. И вновь «в прорыв» была брошена военная разведка.