Джучи ждал этого вопроса, но отвечать на него не хотелось. Ответил.

— Это сразу видно... — незаслуженно ткнул он отца, тот сразу сник.

«Что бы сделал на моём месте Темуджин? — привычно пожалел себя хан. — Выбил бы у подчинённых охоту не только задавать подобные вопросы, думать бы в эту сторону запретил. Все люди правителя — его продолжение».

Всё воодушевление разговора улетучилось, как жар О! залитого костра, полыхнуло стоячим белым дымом обиды и злости. А Бату даже не понял, что он жесток. Как всякий юноша, царевич был способен соображать, но не сопереживать чужим слабостям. Он был ещё слишком беспощаден к старшим.

— Не стоит кусать за материнский сосок только потому, что выросли зубки, — не выдержал Джучи, укорил.

— Не стоит выдавать чужой сосок за свой, эцегэ. Не стоит думать о сосках тому, кто не хочет уподобиться женщине.

— Иди, иди к своему Маркузу, — ревниво процедил Джучи, у него вдруг заболела голова.

Это горное путешествие запомнилось Бату своим однообразием. Позднее он вспоминал не столько происходившее вокруг, сколько их с Маркузом вечерние беседы. Что до остального — разве это не утомительно? Монголы, сопровождавшие неугомонный отряд Делая, не чувствовали себя надсмотрщиками. Всё шло само собой, без их малейшего участия, от такого было даже не по себе. Казалось, Маркуз заколдовал всё подряд. Чудилось, что покорные враги вот-вот очнутся. И тогда загремит клинками и копытами, разлетится эхом по ущелью бесхитростная привычная резня.

Джучи, однако, настоял, чтобы монголы, принимавшее участие в этом странном бескровном походе, превосходили по численности отряд Делая. Мало ли что! Маркуз же, хоть и считал эту предосторожность излишней, каждый вечер аккуратно вызывал Делая в общий шатёр, где на всякий случай прополаскивал парня в кипятке своих нечеловеческих глаз. А после его ухода они оставались в шатре втроём: Бату, Маркуз и Боэмунд. И это было самым интересным.

— Ты заколдовываешь его, Маркуз. Не страшно, что сорвётся с крючка?

Маркуз улыбался, теребил костяную трубочку для питья из родников — такую тут, в горах, сделал себе и Бату.

— Я его расколдовываю. Со мной он таков, каким хочет быть. Как лук — бесполезная деревяшка без стрелы, так и в человеке нельзя возбудить то, чего в нём нет. Иначе было бы просто: сделал врагов друзьями силой глаз — и никакой войны не надо.

— Значит, ты бы не смог заставить Джелаль-ад-Дина не воевать с монголами? — спросил Боэмунд.

— Я бы не смог погасить его жажду власти и славы. Без неё он сгорит, как солома, и знает это. А как добьёшься власти без войны? Можно заставить не воевать того, кто это делает из страха, а на самом деле ищет покоя.

— Ха. Темуджин на все ветра вещает, что воюет ради покоя, — засмеялся Бату.

— Темуджин воюет от боязни оглянуться назад. Сомнение в своей правоте его убьёт. Это самое тяжёлое дело — свернуть с пути испуганного.

— А чего ещё нельзя? — Бату немного побаивался своего наставника.

Маркуз понимающе усмехнулся:

— Если в человеке нет страсти, если у него сытое сердце, как у простого пастуха, его не сделаешь героем. У героя сердце голодное и беспомощное, с такими легко. Таков Делай, такой твой отец.

— А я? — осторожно осведомился царевич.

— Тебя и Боэмунда лучше доброго панциря защищает великий дар Неба — желание узнавать мир просто так, бесцельно.

— В таком случае я хочу кое-что узнать бесцельно. Вот мы сейчас тут, в кыпчакских горах, с горсткой воинов. А в низине — ещё несколько тысяч с семьями. А против нас — весь мир.

За тонким пологом шатра, мало разделяя тревогу царевича, «приручённые» Маркузом кыпчаки горланили беспечные песни. Это Бату слегка раздражало. Невольно подражая отцу, он заговорил иносказательно. Подступить к главному напрямую было всё-таки боязно. Тем более — ночью.

— Я знаю, если ручеёк умеет правильно стекать с высокой горы, он превращается в широкий Керулен. Что бы там про Темуджина ни говорили, но это ему удалось. А другие — впадают ручейками в чужое многоводье или сохнут, задыхаясь от бессилья. Я не гордец, как сумасшедший Джелаль-эд-Дин, по мне хватило бы и того, что вольюсь в чужую реку.

Лицо Бату стало испуганным. Из темноты тревожной боевой трубой завыли волки. Уже второй день эта нахальная стая пыталась умыкнуть у них какую-нибудь отставшую лошадь. Бату отпрянул от очага. Может быть, этот вой — предупреждение свыше: «Не посылай свои мысли в эту сторону? »

Но он давно хотел поговорить с Маркузом обо всём. Пока не поздно, пока не совершил по глупости необратимого. В этот поход — сопровождать Делая, помогать новоиспечённому союзнику отвоёвывать у хана Инассу горные пастбища и зимовники — Бату, конечно, не собирался. Когда же он узнал, что Маркуз опять надолго затеряется в частоколе этих бесконечных сосен — решил присоединиться к нему. Не тянуть же с делами до зимы! Джучи отпускать не хотел: «Всё-таки опасно». На самом деле, не из-за опасности — не желал отпускать с Маркузом. Но удерживать — ещё подозрительнее.