«Только-только город после суздальских иродов отстроили, пепелища тут и там. А если ещё и татары по сусекам поскребут, то уж и вовсе потом от тёзки житья не будет. Ведь ослабнем».

На снем [100] собрались к вечеру. Долго подтягивались пронские с ижеславскими, и с Мурома — ой как не спеша — подъезжали княжата.

Хоть и подумывал мечтательно Юрий отделаться конями, но обсуждать такое с родичами постеснялся. Знать бы наверняка, что проскочит Батыга мимо них на землю суздальскую да и свалит тех навек, чтоб и не встали более с колен богопротивные Всеволодовичи, не грех на такое и коней дать, и воев... Только ведь отобьются, окаянные, отсидятся за стенами каменными. А уж какой повод суздальцам будет и вовсе истребить Рязань под корень за то, что татар поддержали. Да и митрополит сподобится анафему произнести. Нет, об этом и думать забудь.

Поначалу Юрий обговорил всё с родными. Как и положено было в роду рязанском, ещё со времён злополучного отравителя Глеба княжеские отпрыски меж собою ладили плохо. Племянник Олег по малолетству своему свёл-таки разговор к возможности позорного договора. Тряхнув красивыми кудрями — а красота, она, ей-же-ей, всегда речей убедительней — он завёл разговор в опасное русло.

— Я много про тех татар слышал, загремел в горнице его не по возрасту крепкий басок, — вязкие они в бою, купцы сартаульские и булгарские много про то рассказывали. Ежели уж начали с кем воевать, лягут костьми, а на полдороге не встанут. Разобьём — на их место другие придут. Уж лучше сразу с ними мир наладить.

— Уж не трусишь ли ты? — удало подбоченился Юрий. — Говорил великий воитель Святослав: «Только мёртвые сраму не имут».

«Как сказал? Хорошо сказал»,— понравился себе старый князь.

— Трусость и осторожность разные сани везут. Ежели с ними по-доброму, так они и правда слово держат. У них такой бог есть, Мизир зовётся. Он за клятвопреступничество татар карает. А ежели какой город не сдался — лютуют татары страшно, а ежели сдастся, так и ничего. Живут себе, как жили.

— Это кто ж тебе ентих сказок в уши надул? Купчишки безродные иноземные, нехристи?

— И то верно, что ратятся они с половцами много годов, не врут их послы, — не обращая внимания на вспышку отцова гнева, спокойно продолжил Олег. — Да и пусть бы себе учинили Котяну разор. Неоткуда было бы князю черниговскому головорезов зазывать на нашу голову. Что бы он делал, сокол сизокрылый, без ихних сабель?

— С Черниговом мир у нас, — не очень решительно напомнил Юрий.

— Не устоим мы, — печально вздохнул несносный племянник. — Народ здешний нас не больно-то любит. Что ему татары — собрал скарб да и ушёл в леса, ещё и рады будут.

— То есть как? — чуть не развалился надвое от гнева Юрий. — Что ты несёшь, репа недоспелая?! Смерды татарам обрадуются? Из-за нехристей поганых князя своего законного в беде бросят?

— Кто и обрадуется! — огрызнулся Олег. — Тиуны, сборщики монастырские — не мёд лесной. Чуть заимку распахал, энти с ложкою да с крестом тут как тут. Обрадуются, чего там. Степняк на огнища лесные не полезет. А наших тиунов повырежет с голодухи, землепашцу только польза. Слыхал, бают: как собак нерезаных — это про них. И уж если на правду пошло, так не такие они и нехристи. У них там есть те, кто Христу поклоняются. Только по не нашему обычаю.

Дрогнули разноцветные слюдяные оконца. Тут уж и сам князь, и братья от распирающего нутро смеха едва не раскололись. Видно, и вправду, молчок молчком, а переволновались все от невесёлых вестей. Хохотали смачно, как дружина после боя.

Только вот бой-то, бой-то был ещё впереди.

— Ой, держите... ой, умру до сроку назначенного, — тёр кулаком красные глаза князь, — татары — християа-не... Ой!

— По-твоему выходит, ежели те, кто крест в руках крутит, аки собака с костью им играется, так уж они и христиане, — покровительственно пожурил грамотный Роман, — владыку-то вполуха слушал, видать? У тебя небось и прелестники латынские христиане, и немцы заморские. Так выходит? Не стыдно, неуч ты стоеросовый...

— А что... — неуверенно буркнул Олег. Он уж и сам понял, что лишку хватил, о немцах-то. Да и говорил вовсе он несерьёзно, просто хотел батюшку позлить.

— Ох, держите ноженьки, — вытирал кулаком глаза Юрий. Он уже отсмеялся, полегчало. — Немцы у него — христи-яа-не...

Так или иначе, обстановка в горнице изменилась, стало как-то дружественнее, что ли. Вспомнив давно ушедшие времена, когда родня слушалась его просто так — как старшего, — князь отверз уста, уже успокоившись:

— Ныне, други мои, нету более Царска-града, латынами за грехи пленённого. А потому токмо одна осталась земля христианская — наша святая, наша Русская земля. А остальные земли ныне — суть адовы. И люди там — ровно живые мертвецы. Так-то! — торжественно произнёс князь прописную истину.

Впрочем, ежели бесово баловство ради важных дел отбросить, то и без его слов такое все знали. На непродолжительное время в горнице лежала — не шевелилась — согласная соборная тишина. И даже Олегу стало немного стыдно за своё ребячество.