–  Здравствуй, деде, - отозвался спящий.
– Как там поживает маменька в небесных чертогах? Вы с ней видитесь?

–  Ничего, ничего, отдыхает от земных бурь. Кланяется тебе.

–  Передай и от меня мой поклон. Отчего она сама не явилась?

–  Время не пришло. Я пока один. Дабы предупредить о грядущей опасности.

У Олега от страха застучало сердце:

–  Что-нибудь с отцом?

–  Верно угадал. Год ему отмерен. Должен завершить начатые дела, и допрежь всего помириться с сыном Володимером, братом твоим старшим.

Помолчав, Настасьич спросил:

–  Но коль скоро они помирятся, Володимер и сядет на престол после тятеньки?

–  Это главное, что хочу сказать. Что бы ни случилось, не оспаривай трон. Откажись от Галича добровольно. А иначе - смерть.

Княжич огорчился:

–  Я мечтал о сём. Думал, что полажу с болярством.

–  Не поладишь. Отпрыски казнённых отцом вельмож расквитаются с тобою, если примешь власть.

Молодой человек от растерянности ничего не произносил. Чарг продолжил:

–  И не доверяй Зое. Правнук испугался:

–  Что ты говоришь?!

–  Ведь она тебе тайно изменяет.

–  Не могу поверить…

–  С гридями Усолом и Перехватом. Ты в Тысменицу на охоту, а она на прелюбодейство.

–  Я ея убью!

–  Убивать не надо, но имей в виду. И веди себя с нею осторожно. Тот, кто предал единожды, не надёжен и в остальные разы.
– Предок посмотрел на него сочувственно.
– Будь разумен, внуче. Ходишь на краю бездны. Не сорвись.

Осмомыслов наследник многое хотел ещё расспросить, но проснулся. Было раннее утро. У открытого настежь оконца прыгала какая-то птаха, радостно чирикая.

–  Кыш, мерзавка!
– крикнул ей Олег.

Та обиженно пискнула и, вспорхнув, улетела. Вспомнив о словах старика, княжич перекрестился. Боязливо пробормотал:

–  Тятеньке один год… Зойка изменяет… Верить ли сему?

Верить не хотелось. Он накинул кафтан и отправился в одрину к жене. Женщина спала, разметав по подушке спутанные чёрные волосы. А под простыней колыхалась от мерного дыхания хорошо прорисованная пышная грудь. Муж бесцеремонно отбросил простынку и с каким-то остервенением, дико, по-животному, овладел супругой. Испугавшись, очнувшись, Зоя затрепетала, начала сердиться, гнать его, скулить. А Олег только распалялся, действовал грубее, озлобленней, вроде бы хотел отомстить, продырявить её насквозь. Наконец, поняв бесполезность сопротивления, дочка Янки отдалась ему безучастно-расслабленно. А когда он, закончив, откатился на бок, судорожно прикрылась и пробормотала с укором:

–  Нешто любящие мужья поступают так? Ссильничал меня, словно бабу на сеновале. Грех, Олежка, грех!

Он ответил хмуро:

–  Лучше бы молчала. Мне известно всё.

–  Что? Не разумею.

–  Про твою «преданность» любимому мужу.

–  Ты меня в чём-то подозреваешь?

–  Не подозреваю, а точно знаю.

–  Говори.

–  Говорить неохота. Я - в Тысменицу, а ты к малолеткам…

–  Ложь!
– У неё вспыхнуло лицо, и от этого она стала ещё прекрасней.
– Плюнь тому в глаза, кто сказал такое!

–  Пересохло во рту, и слюны не хватает.

–  Хочешь, поклянусь - чем угодно? Жизнью, здоровьем? Чтоб язык отсох! Чтобы громом меня убило!

–  Не смеши.

–  Я чиста перед тобою и живу во время твоих охот как Христова невеста!
– Зоя перекрестилась.

Княжич посмотрел на неё внимательней:

–  Мне сказали точно, что ты злодейка.

–  Врут! Нарочно! Дабы нас поссорить.
– Молодая женщина прильнула к нему, начала гладить, целовать.
– Милый мой, единственный. И всегда желанный. Верь мне, я твоя безраздельно. Обожаю. Боготворю!

Он вначале без удовольствия принимал её ласки, не хотел сдаваться, но потом природа взяла своё, плоть восстала, и супруги уже целовались страстно, растворялись друг в друге совершенно и стонали, изнемогая от вожделения… Так Олег пренебрёг одним из советов Чарга. А ведь зря: Зоя в самом деле иногда позволяла себе маленькие вольности. Зная добрый характер мужа, ничего не боялась; чувствовала власть над ним, презирая в душе за его доверчивость. Повторяла мысленно: «Никуда не денется. Захочу - буду вить верёвки». И вила постоянно.

Но второй совет не давал княжичу покоя - об отце и брате. Говорить родителю напрямую, что тому обещано жизни только год, сын, конечно, не стал: побоялся перепугать, смутить. Лишь однажды, помогая ему разбирать накопившиеся дела - жалобы-челобитные, - вроде между прочим сказал:

–  Вот родится у Васькиной Феодоры княжич или княжна… Не позвать ли братца Якова на крестины? Всё ж таки его внук… или внучка…

Ярослав обычно относился к упоминаниям об опальном отпрыске с раздражением, доходящим порой до вспышек ярости. Но на этот раз неожиданно встретил предложение младшего наследника с интересом, даже как-то радостно: