Разговор с отпрыском Берладника тут же выветрился из Памяти князя. Но однажды, в середине зимы, встретив во дворце Фросю, повелитель Галича, рассмеявшись, бросил:

–  Да, забыл тебе, душенька, поведать! На охоте в Тысменице у меня просили твоей руки.

Девушка заулыбалась в ответ:

–  Кто же, тятенька?

–  Ростиславка Ивачич - помнишь ли такого? У неё в глазах вспыхнула тревога, и улыбка сделалась помощной, вроде бы растерянной.

–  Что ж ты испугалась, деточка моя? Нешто я тебя дам в обиду? Повода печалиться нет.

–  Ты ему отказал?
– с дрожью в голосе прошептала та. Знамо, отказал!
– И хотел пройти дальше, но, заметив, что она замерла ссутулившись, повернулся на пятках, взял её за плечи: - Фрося? Что такое? Ты, никак, готова слёзыньки пролить?

Нос княжны действительно покраснел, подбородок дёрнулся, но усилием воли Ярославна сдержалась и попробовала опять улыбнуться:

–  Нет, соринка попала в око… Всё уже прошло.

–  Не обманывай. Без обиняков говори: по сердцу тебе Чаргобай?

–  Нет, ни капельки, тятя… Он, само собой, видный да пригожий, но какая мне пара? И к тому ж троюродный братец. Лучше остеречься.

–  Вот и умница.
– Осмомысл поцеловал дочку в лоб, а потом отцепил от пояса костяное писало (палочку из слоновой кости в золотой оправе и на золотой же цепочке) - им писали по деревянной дощечке, покрытой воском.
– На тебе награду. Будет обо мне память.

Евфросинья приняла дар с поклоном и припала губами к его руке. Он её ещё раз погладил и, заторопившись, поспешил по своим делам. А княжна, сжав писало в жаркой ладони, всё-таки расплакалась, жалобно и тоненько завывая, как обиженная собачка. Всхлипывая, твердила:

Нет, нельзя, нельзя… Тятя поступил мудро… Лучше сразу, чем присохнуть навек… И печалиться из-за чепухи недостойно… - Но никак не могла усмирить рыданий, лобызала писало нежно, будто бы оно олицетворяло самого Ростислава.

А когда день спустя ей сказали, что Микола Олексич по приказу галицкого владыки скачет в Тысменицу - отвезти Настасьичу борзого щенка, повелела разыскать гридя и позвать его к себе для беседы. Тот пришёл, выпучив глаза, настоящий теленок, и губами шлёпал в недоумении:

–  Кликала меня, свет мой, матушка?

Да, хотела видеть.
– Отвела глаза, посмотрела в сторону.
– Ты умеешь ли хранить не свои секреты?

–  Отчего ж, умею. Предан его светлости всей душой.

–  Ну, а мне?

–  Так само собой. Ты и князь - единое целое, плоть от плоти, как говорится.

–  Можешь ли в Тысменице передать свиток небольшой одному человечку?

–  Отчего ж нельзя? Передам, конечно.

–  Только чтоб никто не узнал про то?

–  Даже Осмомысл?

–  Батюшка - особенно.

Юноша нахмурился:

–  Нет, сие не по правилам. Я таиться от князя не желаю.

–  Господи, Миколка! Что же в том дурного? У княжон от отцов могут быть загадки. Или ты не хочешь меня уважить?

Он смутился ещё сильнее:

–  Я тебе, Евфросинья Ярославна, в чём угодно помочь готов! Эх, была не была, сделаю, как скажешь. Где твоя заветная грамотка?

–  Вот она, держи.
– Девушка достала из рукава скрученный пергамент.
– Значит, в самые его руки, больше никому.

–  А кому - ему-то?
– удивился Олексич.

–  Разве ты не понял? Ростиславу Ивачичу, моему троюродному братцу.

–  Будет сделано.
– Улыбнувшись, запрятал письмо за пазуху.
– Не тревожься, матушка. Лучшего гонца трудно подыскать.

–  Очень я на сё уповаю.

Но Микола знал свою службу справно: прямо из покоев молодой госпожи полетел доложиться её отцу. Повелитель Галича сильно помрачнел, взял послание, раскатал и прочёл:

«Здравие тебе, Ростислав Иванов! Шлёт тебе привет Е.Я., до которой ты имел дело с тятенькой. Не беда, не жалься о происшедшем. Мы с тобою друзья. Приезжай на Масленицу, как ты обещал. Буду ждать!»

Содержание записки успокоило Ярослава, даже развеселило; он скрутил её снова и отдал Миколе:

–  Передай, кому велено. А получишь ответ - мне опять покажешь.

–  Слушаюсь, батюшка, мой свет!

Посещение Тысменицы оказалось удачным - и щенка Доставил в целости, чем весьма порадовал мальчика, и пергамент вручил. Сын Берладника взял его нетвёрдой рукой (изо рта молодого человека доносился запах спиртного), отошёл к окну, где светлее, и читал какое-то время. Проворчал: «Друзья»!.. Радость-то какая!» - и сказал посыльному: