— Ухаживала как за родным братом, ну и потом всякое такое, — короче, как комиссовался, мы и поехали к ней в колхоз. Тут отпоили меня тюленьим жиром, и вовсе оклемался… А года через два мы с ней возьмем отпуска, слетаем проведать моих стариков… Это ведь ничего, что она долганка, правда? Она очень добрая, хозяйственная и… хорошая…

Он был очень молод, капитан «Победителя». Он еще стеснялся своей любви, но я-то видел, какими глазами он смотрел за поворот…

А по реке навстречу нам поднималась самоходная баржа. Загудел протяжным басом ее солидный гудок, и «Победитель» отозвался пронзительным свистом: тью-у-у…

Впервые я увидел его на районной комсомольской конференции. Председательствующий на полуслове перебил докладчика и объявил, что в президиум поступила записка с просьбой отпустить доктора на операцию. Голосовать не стали.

Из второго ряда президиума вышел озабоченный молодой парень, кивнул председательствующему и быстро прошел за кулисы. Мой сосед многозначительно кивнул на сцену и произнес всего одно слово:

— Дышлюк…

Я представлял его себе вовсе не таким. По рассказам, Дышлюку должно было быть не меньше ста лет — эдакий седой, чудаковатый профессор, который видит все болезни насквозь. О нем по Таймыру до сих пор ходят были и небылицы — будто бы однажды белая медведица сама пришла к нему на операцию, а в другой раз он кому-то из сезонников пришивал на место оторванную голову, и все в таком роде. Бывали случаи, когда больные на отдаленных факториях отказывались у него лечиться и слали в районную больницу гневные радиограммы с требованиями немедленно прислать настоящего Дышлюка, а не этого молодого самозванца.

Об этом мне рассказывал сам Дышлюк, когда я с ним познакомился. Случилось это месяца через три после конференции. Я работал тогда репортером окружного радио. Пришел взять интервью у главврача районной больницы и целый день просидел вместе с Дышлюком. Точнее — проходил рядом с ним. Операции, консультации, обход больных, множество чисто административных дел заполняли все время Дышлюка. Я с включенным микрофоном следовал по пятам и все старался понять, в чем секрет Дышлюка, человека более популярного на Таймыре, чем любой киноартист. Площадь Таймыра чуть меньше Европы, а в радиограммах писали: «Таймыр, Дышлюку», — и этого было достаточно, чтобы сообщение попало в руки доктора… Конечно, популярность хирурга не сравнить с популярностью отоларинголога, однако не в специальности же дело? Было и еще что-то, но — что?..

Вежливый и предупредительный со всеми, Дышлюк и в разговоре с журналистом ни на минуту не вышел за рамки официального интервью. Как говорят боксеры — держал меня на дистанции. Попытки «перейти в клинч» успеха не принесли.

Домой я возвращался с тяжелым сердцем. Конечно, из тех пленок, которые я успел записать, можно было слепить довольно приличный репортаж, но не хватало в нем изюминки, последнего и, быть может, самого главного штриха.

Неподалеку от дома меня обогнал вездеход, притормозил.

— Садись, корреспондент! — крикнул водитель. Толком не разобравшись, в чем дело, я прыгнул в кузов.

На переднем сиденье вездехода возвышался Дышлюк, держа в руках небольшой чемоданчик.

— У вас есть несколько свободных часов? — спросил Дышлюк.

— Есть.

— Я вылетаю в санрейс. Хотите посмотреть?

В аэропорту вездеход подрулил прямо к самолету, и через минуту мы были уже в воздухе.

— Что там случилось? — прокричал я Дышлюку.

— Топором! Разрубил! Ногу! — прокричал он в ответ. Летели мы долго, часа три. Разговаривать в самолете было невозможно, включать магнитофон не имело смысла. Я глядел в иллюминатор, вспоминая, как выглядит под крылом самолета ночная земля где-нибудь в средней полосе России — огни городов, поселков, — а здесь под крылом лежала густая чернота.

Пристроившись под лампочкой, Дышлюк читал английский детектив. Яркая обложка покетбука с портретом злодея в маске казалась нелепой и странной в меховых варежках доктора.

На льду озера самолет ожидали две оленьи упряжки. Дышлюк умело запрыгнул на нарты, каюр взмахнул хореем, и олени рванулись к поселку. Я едва успел вскочить на другую транспортную единицу.

Неосторожный колхозник-ненец лежал на кровати, глядя в потолок остановившимся взглядом. В доме к приезду Дышлюка уже успели приготовиться — булькала в огромном котле горячая вода, на спинке колченого стула висели чистые вафельные полотенца. Какой-то верзила кривым охотничьим ножом скоблил деревянный стол до ослепительной белизны.

Ассистировала Дышлюку молоденькая девчонка-фельдшер. Она преданными глазами смотрела на хирурга и то и дело путала инструменты. Дышлюк спокойно ждал, пока у него в руке окажется нужный пинцет или скальпель — кстати, пленка магнитофона сохранила несколько своеобычное произношение Дышлюка, это слово он выговаривал, не смягчая согласные: «Скалпел»…

Я вышел на крыльцо дома, закурил. В мартовской темноте поселок жил своей обычной жизнью — столбами поднимался к небу густой белый дым, своры собак носились по берегу озера. У соседнего дома низкорослая женщина тупым топором рубила на куски дымящуюся оленью тушу и швыряла мясо в большие цинковые тазы, по краям забрызганные черной кровью. За проволочными сетками визжали в предвкушении ужина черно-бурые лисы.

После операции Дышлюк несколько минут консультировал фельдшерицу, как ухаживать за прооперированным колхозником, затем договаривался с председателем колхоза о предстоящем профосмотре охотников и рыбаков, кому-то обещал прислать медикаменты, у кого-то осведомлялся о самочувствии…

Когда мы неторопливо шли на озеро к самолету, Дышлюк был по обыкновению сосредоточен и даже, как мне показалось, зол.

— Как прошла операция? — поинтересовался я.

— Обычно…

Дышлюк посмотрел на меня, отодвинул микрофон в сторону.