В сентябре над островом заполыхают первые сияния. Корабли покинут бухту, и до следующего лета затихнет огромный причал, лишь пароходы, не успевшие уйти, будут светиться на рейде желтыми многоточиями иллюминаторов…

— Алло, Диксон! Говорите, говорите!..

— Алло, как слышите меня? Алло!

— Соединяю.

— Алло, Наташа, алло!

— Да?!

— Наташа, это я, Толя!

— Толя?

— Да, я! Меня сегодня сняли с острова! Сейчас я на Диксоне. В бухгалтерии все оформлю, и завтра вылетаю к тебе!..

— Да-да, конечно…

— Ну вот, и я прилечу!

В динамике слышен какой-то треск, хрип… Молчание. Потом откуда-то издалека, сбоку, доносится официальный голос телефонистки:

— Девушка! Ну что же вы молчите? Ему ведь за каждую минуту придется платить.

— Глупости!.. — смеется парень на всю почту, и вместе с ним улыбаются все мужчины. — Встречай меня в Домодедове!..

— Я — не могу. У меня завтра экзамен.

Все мы, бывшие невольными свидетелями разговора, насторожились. Все, кроме парня. Он продолжал упоенно кричать:

— Ну и ладно! Я тогда прямо к тебе домой! Привет!.. Он положил микрофон и вышел из тесной кабинки, похлопывая себя по карманам в поисках курева. Не нашел. Улыбаясь, объяснил, что все оставил ребятам, на острове, и попросил у кого-то закурить. Ему на выбор протянули несколько пачек сигарет.

Прикурив, парень подошел к окошку кассы, выгреб из карманов всю мелочь, наверняка оставшуюся с прошлого отпуска. Вот ведь и денег у него пока что нет, но сегодня или завтра он получит все, что ему причитается за зимовку, и улетит на материк. Все понимают это и немного завидуют этому парню.

А он развалистым, неторопливым шагом полярного ветерана выходит из домика почты, смотрит на залив, на дома, на ажурную вязь антенн приемной станции.

Зыбкие лиловые сумерки начинают незаметно окутывать остров, неведомо откуда наплывает туман.

До наступления полярной ночи еще целых полторы недели…

В зале ожидания пол замусорен шелухой от семечек, на подоконнике валяется забытый кем-то позапрошлогодний «Огонек», а на стене у крохотного окошечка кассы висит написанное от руки расписание полетов на следующую неделю, и рядом — яркий рекламный плакат «В отпуск — самолетом!». С плаката ослепительно улыбается загорелая красавица в купальнике, настолько куцем, настолько нереальном здесь, на семьдесят втором градусе северной широты, откуда другой дороги в отпуск, кроме как самолетом, не придумано.

Под плакатом на длинной лавке сидит спокойный, уверенный в себе охотник, держа между ног два чехла — с ружьем и карабином. Рядом с ним на лавке разложены мешки и рюкзаки, в них — все, что необходимо для одинокой зимовки в тундре.

Охотник ждет, когда будет готов самолет, с угрюмой покорностью. А суетливый охотовед, рыжеватый худощавый мужчина в вытертой кожаной куртке, все бегает куда-то, расспрашивает каждого встречного в аэрофлотовской форме, от начальника порта до грузчика, — когда же будет вылетать борт 4901?.. Он сует какие-то мятые накладные, ведомости, счета, сбивчиво бормочет:

— Ведь вчера все были договорено на пять Москвы, а уже скоро восемь, как же так?..

Работники аэропорта от охотоведа вежливо избавляются, посылая то в диспетчерскую, то еще куда подальше, и он продолжает носиться с этажа на этаж, робко заглядывая в двери, на которых висят строгие предупреждения: «Посторонним вход воспрещен!» Время от времени охотовед появляется в зале ожидания, будто бы для того, чтобы обнадежить абсолютно равнодушного охотника — сейчас, сейчас, скоро уже…

Охотник следит за ним из-под прищуренных бровей, меланхолично кивает, затем неожиданно резво встает, кладет оружие на лавку и со смаком потягивается. Подойдя к кассе, он выпрашивает у кассирши листок бумаги, из потайных глубин меховой кухлянки извлекает огрызок химического карандаша, пристраивается на подоконнике и начинает писать письмо, шевеля губами, будто диктуя самому себе.

«Семен Агафонов по пьяному делу брал у меня сто рублей, обещался к Новому году отдать, так ты напомни, а то зажулит… Витьке из этих денег справишь пальто на зиму…»

В зал ожидания приходит штурман с борта 4901, зычно рокочет баритоном:

— Ну, кому тут спецрейс? Живо!.. Керосин уже погрузили…

Охотовед тянет штурмана за рукав, негромко пытается объяснить:

— Пусть он письмо свое напишет… Следующее ведь только через полгода получится послать.

Да пойми ты, машина прогрета, нельзя задерживаться, — громко, чтобы слышал охотник, отвечает ему штурман. — Лететь нам добрых три часа, на борту пусть пишет, а ты отправишь…

— В вашей тарахтелке только и писать, — угрюмо замечает охотник, не поворачивая головы. — Трясет, будто по дурной дороге везете, — не кочка, так колдобина…

Он перечитывает написанное, затем рвет письмо в клочья и идет к кассе просить еще один листок бумаги, не обращая внимания на громко бранящегося штурмана. Сердобольная кассирша, виновато покосившись на штурмана, дает охотнику бумагу.

Приходит дежурная по аэропорту, совсем нестарая женщина, которой очень к лицу строгая синяя форма. Дежурная с порога принимается бранить охотника за задержку вылета.