«Еще точнее это выражается в образе родословного языкового дерева, ствол которого дает ветки семитическую, хамитическую, урало-алтайскую и т. д…Наглядность родословного дерева, еще окончательно не проработанного, нарушается неправильным представлением, к-рое дают ветки, исходящие из одного ствола, что самим своим внешним видом напоминает отвергнутое яфетидологией учение о праязыке». На полях Сталин как мог нарисовал ручкой хилую «веточку», символизирующую «родословное дерево». Похоже, что эти графические упражнения помогали вождю усвоить не простые научные проблемы через зримые образы.

И последующий уточняющий комментарий Мещанинова отчеркнул Сталин на полях и под строкой: «Помещая в низ пирамиды, то есть в начальные эпохи языкотворчества, многообразие самостоятельных общественно группирующихся единиц, имеющих каждая свой язык, яфетидология должна учесть и количественное множество изначальных языков при их качественной близости, далекой от того качественного отличия, которым характерны развитые т. н. культурные языки». Здесь изложена очень интересная мысль Марра о том, что, возможно, в очень далекой древности, когда только зарождалась человеческая речь, все многочисленные праязыки человечества находились по отношению друг к другу как «диалекты» одного прапраязыка. Если это так, то марровская модель очень напоминает библейскую, на промежутке между языком Адама и вавилонским смешением языков.

Обращаю внимание читателя на примечательный факт из истории мировой науки, заставляющий задуматься о неисповедимости путей умственного развития человечества. В 20-х годах XX века во Франции в конгрегации ордена Иисуса (иезуитов) стал приобретать известность один из крупнейших географов, палеоантропологов, археологов, богословов и философов XX века Пьер Тейяр де Шарден. Он был младшим современником Марра. Его конкретный вклад в археологию был неоспорим, как в свое время и вклад Марра, и оценен научными кругами по заслугам [1002] . Достаточно вспомнить открытие им (в соавторстве) в Китае синантропа, одного из промежуточных звеньев в антропологической эволюции. Но Шарден был еще и ученым, пытавшимся проследить магистральный путь развития Вселенной через человекообразных к человеку разумному и предсказать дальнейшее развитие человечества. Его концепция синтеза науки и религии, будучи очень популярной, не вписалась в традиционную христианскую доктрину о первородном грехе Адама и Евы, за что ему было запрещено публиковать свой главный труд «Феномен человека. Преджизнь. Жизнь. Мысль. Сверхжизнь». Католический монах Шарден в существенных пунктах своей научной биографии в чем-то повторил на западноевропейский лад путь советского академика Марра. После смерти Шардена, когда в начале 60-х годов XX века книга все же вышла в свет, она была запрещена папской курией, а папа Пий XII издал энциклику, осуждающую в принципе идею полигенеза человечества. До сих пор книга Шардена – объект самой серьезной критики со стороны видных ученых-католиков и отдельных православных богословов [1003] . В СССР она была издана тогда же, в 60-х годах, правда ограничена грифом: «Для научных библиотек». Книга высоко оценена известным православным богословом Александром Менем [1004] . Понятно, что Марр не мог ничего знать об антропологической концепции Шардена, а последний, возможно, также не знал о трудах Марра, хотя некоторые его работы были переведены еще в 20–30-х годах на французский и немецкий языки. Шарден заявил, что исток, то есть момент мутации каждого нового биологического вида, в том числе отдельных звеньев предков человека, никогда не удается зафиксировать. Поэтому вид предстает сразу, то есть «взрывообразно», как «мутон» в виде «пучка» или «веера» разновидностей и родов на древе жизни, а не явлением одной пары прапрапредков и их линии. Затем уже начинается: «Целая совокупная игра дивергенций и конвергенций» [1005] , «игра» которую Марр назвал так же, но с использованием русской терминологии: процесс «схождения» и «расхождения» человеческих общностей и этносов (при этом Марр добавлял – и их языков). По мнению Шардена, уже в историческое время этот процесс привел к качественно новому этапу в эволюции человечества, который неизбежно ведет к слиянию всех рас, этнических семейств и глобальных цивилизаций – к общечеловеческому синтезу. Вот что он писал в конце того самого 1948 года, когда в СССР начал созревать замысел посмертного развенчания Марра: «Бесконечное межоплодотворение, во всех степенях. Смешение генов. Анастомы рас в цивилизациях и политических учреждениях… Рассматриваемое зоологически, человечество являет собой уникальное зрелище “вида”, способного реализовать то, в чем потерпел поражение всякий другой вид до него. Оно не просто космополитическое, оно, не разрываясь, покрывает Землю одной организованной оболочкой. Чему приписать это странное условие, если не полной смене, или, точнее, радикальному усовершенствованию, путей жизни посредством введения в действие в конечном счете единственно возможного мощного орудия эволюции – срастания в самой себе целиком всей филы?» [1006] За сходные идеи Шарден и Марр были одинаково осуждены в одну историческую эпоху, но один за сомнительность с точки зрения христианской ортодоксии, а другой за то же, но уже ортодоксии «марксистской», точнее сталинистской.

В конце раздела Сталин отметил различными способами и справа, и слева колонок с текстом еще два места, где говорилось о недостаточной проработанности яфетической теорией древнейших этапов в развитии языка и мышления человечества [1007] . В конце раздела Сталин поставил перьевой ручкой крест и далее только пробежал разделы: «Изучение семантики и семантические ряды», «Понятие классовости языка», «Учение о четырех элементах», «Практика яфетидологии», «Оценка Я.т. а) На Западе; б) В СССР». Только трижды его глаз зацепился здесь за текст, а рука потянулась за ручкой. Первый раз в том месте, где говорилось о «четырех элементах» [1008] . Второй – тогда, когда автор упомянул научных противников яфетидологии: «В СССР. Аналогичные оценкам зап. – европ. буржуазных лингвистов оценки Я.т. выступают у ряда представителей правого крыла советской профессуры (Ушаков, Петерсон, Поливанов)». Сталин слева на полях грозно и требовательно написал: «Это что такое?» [1009] Следует учесть, что не все перечисленные ученые к тому времени, когда Сталин читал эту статью, были живы, причем Поливанов, как уже говорилось, погиб в тюремном застенке. Но для нас этот сталинский жест дает возможность определить психологический настрой вождя, который внутренне уже поменял полюсами свои оценки учения Марра и его противников. Кроме того, сразу же за этим текстом Сталин отметил тремя вертикальными чертами ту самую цитату из давней статьи М. Н. Покровского в «Правде». Я предполагаю, что в этот самый момент за посмертной тенью Марра захлопнулась дверь символической тюремной камеры, только что обустроенной в сталинской душе.

Усвоив, как ему казалось, основные идеи компаративистики и яфетической теории, Сталин решил прояснить для себя то, как советская наука трактует понятие «язык». Для этого он вновь обратился к тому же шестьдесят пятому тому БСЭ, к одноименной статье. Понятно, что и эта статья была написана с позиций яфетической теории. Ведь к 1949 году нового, второго издания БСЭ еще не было. Последний том со статьями на букву «я» появился уже после смерти властителя. Авторами статьи «Язык» в первом издании БСЭ были уже известные нам: И. Мещанинов, Р. Шор и некто, подписавшийся инициалами А. Б. Статья изобилует ссылками на классиков: Маркса, Энгельса, Лафарга, Ленина и, конечно, Сталина. Похоже, что именно они, то есть цитаты классиков о языке и мышлении, и были нужны вождю. Лишь попутно он отмечал то новое, что узнавал из нее о яфетидологии. И хотя Сталин в предвоенные годы «перепахал» вдоль и поперек по нескольку раз с цветными карандашами в руке различные издания Маркса, Энгельса, Ленина, Лафарга, Каутского и свои собственные, сейчас он не хотел затруднять себя специальными изысканиями. В то же время, если у него действительно созревала мысль о том, что он сам будет участвовать в дискуссии, но выступит не как профессионал-лингвист, а как гениальный теоретик марксизма, для этого действительно требовалось прояснить то, что говорили классики относительно языкознания, языка, мышления и сознания. Зрела решимость показать всем этим академикам и профессорам, как надо по-марксистки решать задачки, в которых когда-то копался Марр, а теперь людишки из его «школы».

Авторы статьи сразу же начали с главного «марксистского» положения Марра: «Специфика языка. По определению К. Маркса и Фр. Энгельса, язык представляет собою надстроечное явление» [1010] . Марр достаточно вольно трактовал здесь классиков, так как прямого отнесения языка именно к надстройке у них нет. Противники Марра уже неоднократно обращали на это внимание, в частности, об этом же говорилось в записках Чарквиани и Чикобавы. Но для Марра отнесение языка и мышления к надстройке, то есть к наиболее изменчивой и зависящей от экономического базиса общества части социального организма, было принципиально важно. Оно позволяло привязывать революционные, «взрывообразные» семантические изменения в языке к изменениям в идеологической и политической сферах общественного устройства, то есть к социальным революциям. Для подкрепления этого положения авторы процитировали известный тезис Маркса и Энгельса (на него в свое время указал Марру Луначарский) из работы о Л. Фейербахе. Они, отмечалось в БСЭ, так разрешали проблему, определяя место языка «среди других исторических явлений (производственных, общественно-политических, правовых и семейных отношений) человеческого общества: (“Лишь теперь, когда мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первоначальных исторических отношений, мы находим, что человек имеет также “сознание”. Но и оно не имеется заранее или как “чистое” сознание. На “духе” заранее тяготеет проклятие “отягощения” его материей, к-рая выступает здесь в виде звуков, коротко говоря, в виде языка. Язык так же древен, как сознание, язык – это практическое существующее для других людей, а значит, существующее так же для меня самого реальное сознание, и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношения с другими людьми”. Продолжением этих мыслей Маркса является следующее его утверждение: (“Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли – язык – чувственная природа”)» [1011] .

Все горизонтальные и вертикальные подчеркивания (последние передаются курсивом) и отчеркивания, вставленные в тексте «жирные» скобки, принадлежат Сталину. Кроме того, Сталин нарисовал стрелку от слов «четыре стороны первоначальных отношений» и направил ее к словам «производственных, общественно-политических, правовых и семейных». А напротив слов: «На “духе” заранее тяготеет проклятие “отягощения” его материей» – написал: «Язык материя духа» [1012] . Ни раньше ни позже Сталин эту мысль в такой формулировке нигде не воспроизводил. Ничего подобного нет и в его языковедческих писаниях. Но вывод примечателен. Здесь исток его лингвистической «концепции». Ведь Маркс и Энгельс, последовательно придерживаясь материализма, писали о «духе» в кавычках, то есть в метафорическом, а не в библейском смысле. Они как раз подчеркивали материальное «отягощение» идеальных представлений о человеческом «духе» (мышлении) и указывали на чувственную природу языка. Сталин же интуитивно воспроизвел дуалистическую и, по существу, библейскую трактовку сущности человеческой природы: Господь вложил душу человеческую в прах и тем, одушевив материю, сотворил чудо – человека с его сознанием и языком. И с тех пор «дух» человека, по Сталину 1949 года, материализуется в языке. О каких классовых языках и языке как части надстройки могла идти речь, когда и Маркс с Энгельсом, и библейская традиция едины в том, что «язык так же древен, как сознание» и возникает он одновременно с сознанием, задолго до социального расслоения общества. Недаром же Марр пытался критиковать Энгельса за то, что тот не заметил классов и других социальных групп (а значит, и их языков) в первобытном, «доклассовом» обществе. Кроме того, классики практически поставили знак равенства между мышлением и языком, заявив, «что основной элемент мышления» – это язык, и именно эту мысль Сталин особо для себя выделил скобками: («Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли – язык…»). В сталинском послевоенном «марксизме», а точнее, в специфической смеси из марксистских, библейских, националистических (вплоть до нацистских) и других идей и стереотипов не было места для сомнений в правильности давно усвоенных постулатов. Сталин наконец-то уловил для себя суть того, в чем проявился «немарксизм» Марра, – он как тайный закоренелый «идеалист» оторвал язык от мышления, а значит, и от сознания. А о том, что в его красиво выглядевшей интерпретации на полях («Язык – материя духа») душа единственно материализуется в языке, а все остальное телесно-психическое в человеке не имеет к ней никакого отношения, марксист, материалист и бывший христианин Сталин даже не задумался. Впрочем, свою откровенно идеалистическую мысль, возникшую под впечатлением чтения марксистского текста, Сталин, как я уже говорил, никогда больше и нигде не воспроизводил. Это была мимолетная, крайне редкая яркая вспышка интеллекта у человека, вынужденного много десятилетий подряд доказывать превосходство своего интеллекта в любой аудитории и по любому вопросу. Скорее всего, об этой фразе Сталин тут же забыл.

Затем он задержался в том месте, где авторы привели табличку Ленина из его замечаний на книгу Лассаля о Гераклите. Ленин, размышляя об истории познания, пытался свести ее к различным областям знания, включая в конгломерат из историй отдельных наук, истории философии, истории умственного развития ребенка, в том числе и истории языка, чувств, психики, биологии. В табличке, которую Сталин отчеркнул волнистой линией, Ленин употребил латинское слово «ergo». На это Сталин отозвался, – крупно и нарочито уверенно написав рядом на полях на латинском же: «Cogito, ergo sum» [1013] («Мыслю, следовательно, существую»). Никакого отношения к ленинскому тексту эта его показная осведомленность не имела. Многие книги из сталинской библиотеки испещрены подобными прописными сентенциями.